Человек-улитка.

Так оно и есть.

Иллария такая же…

…Она моя подруга, но иногда я ее совершенно не понимаю. Знаешь, удивительно, до чего легко мне обсуждать с тобой иных людей. Я словно смотрю на них свежим глазом и сама удивляюсь тому, как не видела очевидного. Она – типичная хищница, которая притворяется другом, пожалуй, и сама верит в дружбу, тогда как ясно, что движет ею исключительно выгода. Иллария пытается не просто зацепиться в этом городе, но стать независимой, сама себя загоняя в финансовую кабалу. Она только и живет работой, не представляя иного. Вернее, она пробовала это иное, и хотя рассказы ее были скупы, я прекрасно осознаю, кем она была – банальнейшей содержанкой. Отсюда ее патологическая страсть к тому, что она называет финансовой свободой.

Содержанка, значит. Бывшая модель с неудачной карьерой, которая, вероятно, поняла, что в жизни не достигнет подиумных высот, но лишь растратит на подъеме к вершине остатки здоровья. И когда подвернулся альтернативный вариант, Иллария воспользовалась удачей.

Верно, тогда ей это казалось удачей. Но потом что-то случилось такое, что сделало ее злой, недоверчивой.

…Думающей исключительно о себе. И поверишь, порой в ее взгляде я видела холодный расчет. Иллария называет себя моей подругой, но на деле ей просто удобно было пользоваться. Когда она сбежала от своего хозяина – а я согласна с тобой, что весьма часто подобные отношения сходятся именно к этой схеме, где один владеет другим, – Иллария осталась практически голой, босой и без образования. Она была никому не нужна. И мне пришлось вытаскивать ее из глубочайшей депрессии, в которую она впала. Я делала это, не задумываясь о том, к чему приведет такая доброта. И теперь мне кажется, что Иллария и вправду чувствует себя обязанной, но долг этот моральный, как и иные долги, несказанно тяготят ее. Вот она и пытается по-своему участвовать в моей жизни. И я принимала это участие, не замечая, в какую ловушку оно меня загоняет.

– Слушай, – Иллария ловко стряхивала блинчики на тарелку. – Ты на меня так смотришь, что мне просто-напросто неуютно.

– Он знает, как ты выглядишь, – сказал Иван, потянувшись к блину.

– Что?

– Ты ведь свою фотку выставляла?

– Да.

– Блин горит.

– Твою ж… – она сдернула сковородку с огня. – Иван, какого хрена…

– Никакого. Я взломал Машкину почту. Сейчас, – Иван поднялся и вышел. Вернулся с мятой стопкой листов. – Вот… только предупреждаю, читать будет неприятно.

Иллария вытерла пальцы о фартук. Листы приняла и устроилась на диванчике – а Машка его не любила, полагая, что кухня – не самое подходящее место для дивана. Лара читала быстро, пробегая глазами по строкам, то морщась, то болезненно кривясь.

…Прости, но я не понимаю твоего к ней интереса. Она – обыкновенная, зашоренная и глубоко несчастная женщина. Да, справедливости ради, Иллария многого добилась в этой жизни сама. Не знаю, что бы я делала, окажись на ее месте. Однако ты сам писал, что каждый из нас оказывается именно на том месте, которого заслужил…

Поджатые губы, слишком тонкие. Разрез рта большой. И морщинки уже появились.

Женщины нервно относятся к первым морщинам, зачастую требуя от Ивана чуда – не просто избавить, но остановить время. А ей все равно. Она трогает нос, переносицу, пальцы щепотью замирают на горбинке, и уголки некрасивых губ подрагивают. Ивану вдруг становится стыдно, что он читал те Машкины письма, в которых…

…Не понимаю, зачем тебе ее снимок, но отправляю. Да, я ревную. Мне хочется, чтобы ты принадлежал исключительно мне одной. Ты сам твердил, что тебе нужна лишь я, а теперь все время спрашиваешь о ней. И не надо говорить, будто ты пытаешься через нее лучше понять меня саму. Это ложь! Господи, я начинаю ненавидеть лучшую свою подругу. Хотя, отчего лучшую? Чем она отличается от иных? Большей стервозностью? Озабоченностью собственным благополучием? В последние годы у нее никогда-то времени не хватало. Она встречалась со мной, слушала, но я-то чувствовала, насколько ей в тягость. Иллария была вся в своих собственных проблемах, и мои ей казались мелкими, внимания не заслуживающими.