Бабочка завтра из меня не получится, но хотя бы пока голова находится на плечах.

4. Глава четвертая

Было бы замечательно, если бы он предложил мне выйти за него замуж.

Голос — тот, который мой и не мой — прозвучал в голове так отчетливо, что я подскочила на кровати и распахнула глаза. Удивительно, у меня не возникло вопросов, где я и кто я, а вот финал незапомнившегося сна подействовал как ледяная вода за шиворот и двойная доза ристретто.

Кто он и зачем мне за него замуж? Муж мои проблемы не решит, усугубить вот может. Зачем вообще выходить замуж — брак в это время не оптимальный вариант, если хочется жить. Антибиотиков нет, противозачаточные средства отсутствуют, материнская смертность чуть снизилась по сравнению с прошлым веком, но детская все так же высока, хотя руки, помнится, доктора мыть уже научились — вот последнее новость хорошая.

Новость плохая — я все еще в теле бестолковой Софьи Ильиничны, и мне предстоит выполнять то, что скажут, там, не знаю где.

В комнате было стыло, за окном серел новый день, на стекло лепились бесконечные снежинки, во дворе кто-то орал неприятным голосом. Нечего есть, думать не стоит о кофе, денег нет, зато одежда — хоть на бал, ну или в эту чертову академию. Может, там кормят и тепло?

Мне было холодно, но вместо того чтобы встать и одеться, а потом все-таки попытаться затопить печку, я начала изучать свое тело. Жизненно важно узнать про него все, в том числе и то, что я больна или беременна, и я принялась ощупывать себя с ног до головы. Даже заживший перелом может аукнуться. Но зрение было четким, имелся какой-никакой, но жирок — новая я голодала, но умудрилась не истощиться до полусмерти, ничего не подавало тревожные знаки… судя по тому, что я смогла обнаружить в самых укромных местах, беременность можно было исключить.

Вот в таком виде мне и стоит оставаться и непременно подумать о нормальном питании, иначе несдобровать и я заработаю язву желудка, которая здесь не лечится. Нет-нет-нет, стоп, я строю планы, как будто собираюсь жить долго и счастливо, на самом же деле я жду, что все это испарится и я увижу белый потолок, белые стены и озабоченного врача отделения интенсивной терапии.

Я спустила ноги с кровати, сказала себе, что мерзну не я, а эта капризная курочка, а значит, терпимо и к черту всякое сострадание, подошла к шкафу и начала выбирать, что надеть.

Барышне моего круга была положена горничная, думала я, ковыряясь в вещах и выбирая самое теплое, самое целое и самое неприметное. Софья тратила все деньги на платья — времена меняются, люди нет, пустить пыль в глаза важнее, чем быть сытым. Когда я уже надела темное плотное платье, застегнулась на все пуговицы и сунула руку в поисках чего-то похожего на подходящую верхнюю куртку, в мой палец опять что-то впилось, и на этот раз я не стала отдергивать руку, а потянула это что-то на себя и едва не заорала уже от радости.

Даже если это поделка, подделка или бижутерия, я смогу хоть что-то выручить за нее. Брошь, по виду из золота, с острыми листочками и шипами, об один из которых я и укололась. Странно, что Софья не сняла со шмотки такую ценность, но, может, в этой клетушке шкаф — самое надежное место?

Я отцепила брошь от декольте платья, явно бального, радостно прикидывая, что и платье можно продать. Шмотки стоили дорого примерно до… годов восьмидесятых двадцатого века. Их даже крали из квартир. Если пересмотреть гардероб Софьи и избавиться от всего лишнего, можно покрыть долг перед домовладелицей, потому что кто знает, какие здесь меры к должникам. И пока я ликовала, кто-то внутри, загнанный моим восторгом в самые дали, встревоженно и истерично вопил: эта брошка принадлежала еще матери, и платье было представлено на каком-то балу… Послушай, девочка, твоя мать бросила тебя в эту вот комнатушку, а балы — забудь про балы!