– Я начну несколько неожиданно и, может быть, с краткой характеристики той культуры эвенков, к которой вы, Анатолий Анатольевич, несколько скептически, как мне показалось, отнеслись. Постараюсь быть краткой, но напомню вам аналогичные церковно-славянским духовные начала, выполняющие в эвенкийской культуре роль заповедей. Их сборник называются Итыл. Их всего восемнадцать. Вот послушайте некоторые:

«Земли и неба благословением живет человек.

Небо-родитель дает,

Небо-родитель кормит,

Противного ему не задумывай, противного ему не делай.

Все, что даруется Небом-родителем, не жалей для людей. Делись безвозмездно, соблюдая обычай Нимат. Еще ни один человек не умер от того, что накормил сироту.

По следу человека иди, не обрубая тропы его. Сокровенные мысли друг друга узнавая, душой внимая друг другу и понимая, люди жить должны.

Желание и страсть унизить человека из всех грехов греховнее, невинному вину находить – самый тяжкий грех.

И самый невзрачный из людей гордостью людей может стать».

Не хочу отнимать у вас время, доказывая, что народ, в культурном наследии которого есть такие правила, должен быть признан высококультурным.

Меня всегда профессионально интересовала проблема реанимации, восстановления самосознания и душевных особенностей. Это стремление полностью отвечает уникальному с моей точки зрения Иту: «Сокровенные мысли друг друга узнавая, душой внимая друг другу и понимая, люди жить должны».

Почему-то у нас, на Земле, даже годы спустя после реального и неоднократного применения высокотехнологичной реабилитации личности реинкарнация считается понятием ненаучным.

И тут впервые в деловое обсуждение вступила жена Олексы Констанция, которая обычно была молчалива, только так поразившие когда-то Олексу зеленовато-каштановые глаза часто вспыхивали – но молчание побеждало, и она находила какие-то малозначительные одно-два слова, чтобы сгладить неловкость.

– По-моему, – сказала она, – мы о культуре говорим – «своя» она или «чужая» – удивительно просто. Вот пани Линда, opowiedzie (простите!), рассказала про эвенкийские Иты. То чужое? То – другое. Но оно нам родное. Не потому, чтобы мы принимали участие в их создании, – просто качество и уровень внутренней культуры нас соединяют друг с другом. А вот Россия и Польша. Смотрите: кроме нашествий степняков вряд ли отыщется в истории у соперников бóльшее неприятие и расхождение во всем друг с другом, чем у России и Польши… Изначально это – интерес вопреки всему, что порождает ежеминутное соперничество. Это как андалузский фламенко – танец-соперничество, несовместимость противоречий, которые слить в единое целое может только Любовь.

– Да, – задумчиво улыбнулся Олекса. – Я как-то пытался подсчитать, сколько томов книг авторы России и Польши посвятили героям и проблемам друг друга и сколько в конференциях польско-литовской философской школы участвовало российских ученых самого высокого уровня. Придется признать проявление пристального (и сочувственного, заметьте!) внимания друг к другу. Нет решительно ни одной творческой области, в которой бы это не дало заметного результата.

– Но самое удивительное, – продолжала Станя, – это самая большая поэма Блока «Возмездие», «полная революционных предчувствий». Он не захотел заканчивать ее, когда революция уже произошла, и резкие, негодующие строки об «ораве военных пошляков» в третьей главе оказались адресованными не России, а тогдашним властям.

А в предисловии он раскрывает основной смысл сравнения: «Варшава, кажущаяся сначала задворками России, призвана, по-видимому, играть некую «мессионическую» (так у Блока) роль, связанную с судьбами… Польши»; по замыслу автора трехкратное соединение русской и польской крови порождает поколение тех, кто сознательно готов к борьбе с социальным злом – русским ли, польским ли, – и ребенок этого поколения уже повторяет за матерью: «И за тебя, моя свобода, взойду на чёрный эшафот».