– Тут у нас склад.

Она развела две половинки завесы и первой шагнула вперёд, я последовал за ней. Открывшееся пространство оказалось гораздо меньше ожидаемого. Влево и вправо расходился очень длинный коридор шириной не больше десяти метров, плотно заставленный вдоль стен высокими, в восемь ярусов полками со всевозможной всячиной: от полотенец и подушек до вентиляторов и сложенных кресел. Прямо перед нами за столом что-то печатал на компьютере человек, одетый в синюю рабочую спецовку, судя по седине в волосах и пышной бороде, возраста примерно моего или чуть постарше.

– Знакомьтесь, – показала на него Галина, – наш кладовщик Коля. Он введёт вас в курс дела. А потом уволится.

Кладовщик повернулся, обнаружив тонкие, несвойственные виданным мной до того кладовщикам, черты лица и насмешливый чеховский взгляд, хотя с этой бородой, скорее, толстовский. Впрочем, первые же его слова разрушили возникшую было иллюзию интеллигентности:

– Шо? До нас? – спросил он грубовато-добродушно низким, слегка дребезжащим голосом.

– Так точно, – почему-то ответил я.

– Военный, што ле?

– Никак нет.

– Ясно. Тода шо, когда того-этого, туды-растуды, дела передавать будем?

– Я сейчас в техникуме дорабатываю. Увольняюсь. Примерно через полторы недели уйду. И сразу к вам.

– Эх, леший, хотелось бы поскорише, ну да шо. Потерплю чуток. Ты педагог, значитца?

– Вроде как.

– Чевой-то так неуверенно?

– Педагог не слишком получился, может, кладовщик получится, – печально выдал я.

– Не фахт, – сдвинул брови бородач. – Педагог оно дело нервное, но ваще несложное, знай себе бухти всякую чушь, стал быть, всё одно нихто не слухает. А с кладовщиком непросто. Тут кто попало не приживётся. Но ты не дрейфь, паря, кладовой кладового не подставит. Я тебя за две недели выучу, ну как, стал быть, уволишься. Это, значитца, когда будет у нас первое свиданьице?

Я подсчитал в уме.

– Получается, в понедельник 27 марта.

– Ага. Угу. Понял – принял. Ну гут, хорошо по-немецки, значитца. Галь, тоды, ну если молодой не сдрейфит, начинай оформлять меня с двадцать седьмого. Две недели отдам любимому коллективу и того – на заслуженный отдых. Лады?

– Лады, – улыбнулась Галя и нежно посмотрела на меня. – Будем вас ждать, Алексей Иванович!

– Спасибо, – кивнул я ей.

Женщина за ресепшеном, когда я уходил, помахала пальчиками и сказала:

– Очень вам рада! Очень-очень!

Одурманенный столь знойным, пусть даже и показным, радушием, я шагал домой и не узнавал Батайск – вроде бы «тот же лес, тот же воздух и та же вода», но какое всё милое и приятное! Пахучие клейкие почки на деревьях, понимающие глаза прохожих, ясное синее небо, ласковое нежаркое весеннее солнышко… Работа в книжном стала ближе. Я сделал первый шаг. Где-то Артём прав, меняется мир, хотя уместнее поставить другой вопрос – надолго ли и не грядут ли на смену уходящему бессмыслию внешне новые, но по сути всё те же зыбкие тени платоновской пещеры?

Прощание с педагогикой

Последнюю подпись в обходном листе ставила библиотекарь Алевтина, женщина, даже по моим меркам, в возрасте.

– Уходите? – спросила она, как будто мой ответ мог как-то отменить написанное на бумажке.

– Ухожу.

– А ведь у нас, Алексей Иванович, есть две ваши книги.

– Где у нас?

– В библиотечном фонде.

– Неожиданно.

– Что ж тут неожиданного, в Батайске не так много писателей. Некоторые вас помнят.

Прозвучало немного похоже на угрозу, мол, помнят, найдут. Я улыбнулся.

– Разве это книжки, так, недоразумение.

– Ну не скажите, «Сладкий дым забытых костров» мне очень понравился. Знаете, я даже что-то набоковское в этом увидела.