Она подошла к окну, вглядываясь в серость и туман. Город, конечно, уже проснулся, но люди походили на лунатиков, бесцельно бредущих по заснеженным тротуарам, едущих по заснеженным же дорогам. Целый город замерзших зимних лунатиков.
Словно в противовес одноцветному пейзажу выпорхнуло воспоминание – одно из потревоженных, а прежде так старательно спрятанных, – яркое, весеннее.
Раннее утро. Из окна дома виден лес. Изумрудные кроны деревьев, лениво шевелящиеся от ветра. На горизонте поднимается краешек круга неокрепшего, темно-красного солнца. В эти месяцы на улице еще холодно, но очень хочется, чтобы было тепло, чтобы ветер не морозил щеки. Невольно думаешь, что надо бы одеться полегче, не натягивать теплые носки, шапки, варежки. А солнце и голубое небо на рассвете обманывают. Глядя на них, веришь, что если выйти на улицу, то можно окунуться в стремительно приближающееся лето…
…Надя спускается со второго этажа, обнаруживает в гостиной накрытый к завтраку стол: тушеная картошка, заварочный чайник, бутерброды и вазочка с конфетами. Особенно яркое воспоминание. Мамы нет. Зато висит в воздухе сладковатый и густой запах воска. Надя знает, где в таком случае надо искать маму…
«Черт бы тебя подрал! Влезать в мою жизнь!»
Завибрировал телефон, возвращая в реальность, едва не упал, и Надя подхватила его, расплескав из чашки коньяк. Звонили из полиции, говорили об опознании, о похоронах, о том, что надо опросить людей. Спрашивали, есть ли еще близкие родственники (никого нет, кроме меня), как быстро сможете приехать (бывший муж после работы будет у вас, он все сделает), нужна ли помощь (нет, все в порядке). После полиции звонили из морга Знаменского, потом пару раз неизвестные люди назывались мамиными близкими друзьями и выражали сочувствие.
Откуда у них номер?..
Началась суета, от которой Наде всегда становилось неуютно. Она всю жизнь бегала от суеты, пряталась в норках мелких кабинетов, квартир, салонов такси. А тут навалилось всё и разом. Появилась тоскливая мысль – когда же закончится? После похорон? Мама доставляла хлопоты и после смерти…
Надя прошла в гостиную, долго рылась на полках шкафа, куда по старой привычке складывала сотни ненужных вещей. Выбрасывать их было вроде бы жалко, а оставлять – бесполезно. Там лежали стопками старые учебники, школьные тетради, одежда, из которой дочка стремительно вырастала, книги, коробки с новогодними игрушками, обувь, сломанный ноутбук и много чего еще. Среди хлама Надя искала то, о чем давно забыла, а теперь вот вспомнила. Несколько раз ее отвлекали звонками. Незнакомые голоса спрашивали, правда ли Надя дочка Зои Эльдаровны, а потом принимались бубнить что-то о большом горе, невосполнимой утрате, желали держаться и не горевать, ведь мама теперь в куда лучшем мире. На пятом или шестом звонке Надя не выдержала и перевела телефон в режим полета.
На нижней полке за стопками старых простыней она нашла пухлый альбом в красной бархатной обложке. Вернулась с ним на кухню, положила на стол. Обложка альбома покрылась пылью. Сколько его не открывали? Десять лет? Пятнадцать?
Снова далеким эхом раздался мамин голос из прошлого: «Шлюшку из тебя изгоняю! Давно пора!»
Этот альбом – единственная вещь, которую Надя когда-то давно попросила Грибова привезти из маминого дома. Сорок страниц воспоминаний о счастливом детстве. Застывшие мгновения. Впрочем, она давно забыла об этом альбоме и, наверное, не вспоминала бы, если б не мамина смерть. А теперь…
Надя открыла альбом на первой странице. Старая черно-белая фотография: на стуле сидит мама в длинной юбке и толстых цветных гольфах, в платке и тапках. Рядом папа – полноватый мужчина с пышными усами, одет в широкие черные брюки и расстегнутую рубашку с высоким воротом. На руках держит крохотный белый сверток. Взгляд у папы возбужденный и счастливый.