Его звали Олегом, он собирался с силами, чтобы продолжить… Что?

Капли пота блестели на его груди, под подбородком, на переносице.

За спиной Олега на разложенном диване лежала Машина мама – Лена. На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Она была потная и голая, пьяная и накуренная. Тушь размазалась под глазами темно-синими кляксами, губная помада яркими зигзагами пробежала по щекам и подбородку.

– Олежа, ну ты скоро? – спросила Лена после затяжки. Одновременно со словами изо рта выплетался сизый дым. – Как там в фильме, а? «Я вся горю», и так далее!

– Секунду, погоди. Дай отдышаться.

Олег запустил правую руку в трусы. Закрыл глаза, подняв голову к потолку.

В углу мерцал старый монитор с выпуклым экраном, из колонок урчала какая-то попса. Олег двигал рукой в трусах, бормоча что-то себе под нос.

Наташа зажмурилась. Сигаретный дым лез сквозь веки и жег ноздри.

– Давай без презика, – сказал из темноты Олег. – Я умею вынимать, когда надо. На раз-два-три. А то задолбался, никаких нормальных ощущений.

И все разом стерлось, хотя кошмар не закончился. Наташа знала, что ему еще рано заканчиваться.

Она открыла глаза и снова увидела Лену – теперь уже одетую и трезвую, со скромным макияжем и тщательно замазанным синяком под левым глазом. Комната все та же: прокуренная, обшарпанная, неприятная.

Сквозь распахнутое окно пробивался яркий свет, косыми линиями рассекающий линолеум на полу.

– У тебя нет выбора, – сказала Лена, разглядывающая собственные руки, будто впервые их видела. Каждый пальчик, каждый заусенец. – Я не собираюсь делать аборт, сам знаешь. Предупреждала ведь. Не женишься – мой батя тебе башку оторвет. Он из девяностых, у него понятия. Ясно тебе?

Олег стоял тут же, в углу комнаты. Он просто кивал, ничего не говоря. Кивал, кивал, как китайский болванчик. Смотрел в пол.

– У нас будет свадьба, – продолжала мама Маши. – Папа подарит квартиру, все дела. Но ты в ней жить не будешь. Можешь катиться на все четыре стороны, главное – о ребенке не забывай.

– А если я захочу остаться с тобой? – негромко спросил Олег. – Если я правда тебя люблю?

– Мы трахались всего месяц, какая, блин, любовь?

– Самая настоящая. Мало ли. И ребенка буду любить.

Будущий отец Маши поднял глаза, и Наташа увидела в его взгляде что-то такое, от чего захотелось громко завопить. Страшный был взгляд, безумный, наполненный густым сигаретным дымом.

– Я буду любить вас вечно, – сказал он хриплым голосом Цыгана.

Наташу вышвырнуло сначала в черноту, а потом в нормальный, настоящий мир, туда, где была школьная столовая и стоял запах еды.

Она потеряла равновесие – поздно сообразила – завалилась набок, роняя стул и сметая со стола тарелку и стакан компота. Выставила перед собой руки, но это не помогло – ладони угодили во влажное, разъехались в стороны. Щекой приложилась к холодному полу и увидела Машу за соседним столиком – поймала ее взгляд. Маша снимала происшедшее на телефон. Верные подружки, столпившиеся вокруг, хихикали и тыкали в сторону Наташи пальцами.

А Наташа вдруг поняла, что в растворяющейся черноте проступило множество мелких деталей.

Кое-какие были прорисованы четко и ярко, другие обведены желтыми, красными, зелеными контурами и выведены в центр своеобразного бытия. А были такие эпизоды, которые прятались в тени, по углам мозаики, старались не попадаться на глаза, потому что знания о них не должны были открываться кому бы то ни было.

Если не обладаешь навыками.

От неожиданности Наташа заморгала, не понимая, что все еще смотрит на Машу, не видя ее взглядом. Потому что она различила среди темных, притаившихся деталей Машиного отца: к тридцати семи годам он выглядел спившимся стариком. Похудел настолько, что торчали ребра и позвонки. Сутулился, горбился и громко, часто кашлял. У него были тонкие длинные пальцы. Этими пальцами он зажимал Маше рот, водил ими по ее тонкой шее, по плечам, залезал пальцами под лифчик и гладил там…