– Вы о чем?

– О-хо-хо-юшки! – грустно вздохнул старичок. – Нонешняя молодежь несообразительная! Куды идешь?

– К Вере Комиссаржевской. Не волнуйтесь, не в первый раз туда шагаю.

– Когда берешь костюм напрокат… – загудел старик.

– Напрокат? – переспросил я.

– Милый, надоть тебе по утрам витамины пить – совсем, видать, память короткая! Вера Ком… сер… же… дает на время театральные костюмы! Усек?

Я кивнул.

– Понятно.

– Их после каждого возвращения в стойло надоть в химчистку сдавать. А они экономят. Получишь одежонку – понюхай ее!

– Зачем? – изумился я.

– Если химией противно воняет, значит, обработали перед тем, как тебе всучить, – растолковал дед.

– Спасибо за совет, – кивнул я, «поизвивался» с коридором и постучал в дверь.

– Кто? – осведомился уже знакомый голос.

– Иван Подушкин, – объявил я и получил кофр, от которого воняло так, словно он год хранился на бензоколонке.

Когда я шел мимо вахтера к выходу, тот несколько раз чихнул.

– Дерьмом облили! Не спецам отдали! Сами постарались! Знаешь, сколько на них жалоб от народа? Всех людей вши сожрали!

На этой бодрой ноте я покинул «Театр трех поросят», размышляя над философским вопросом, что для меня хуже: бегущее по мне насекомое или удушье от паров бензина.

До дома Люсинды было рукой подать, и, похоже, хозяйка сидела у двери, потому что та распахнулась в ту же секунду, когда я нажал на звонок.

– Не будь Николетта моей лучшей подругой, я могла бы подумать, что твоя мать – старая, больная, одноногая черепаха, поэтому родила существо, которое не способно быстро ходить, – сказала Люси, впуская меня в огромный холл.

А теперь объясните, по какой причине я ввязался в разговор, когда мне следовало молчать и улыбаться. Наверное, пары бензина отравили мой мозг, иначе чем объяснить слова, которые я сейчас произнес?

– Черепахи несут яйца, они не беременеют, не являются живородящими.

– Хватит умничать, – махнула рукой Люси. – Дождемся Лизу и начнем. Кофе?

– Лучше чай.

– Пошли, – скомандовала хозяйка.

Когда мы сели за стол, я решил, что настало правильное время для вопроса.

– Люси, ты вроде дружила с Элли, женой Владимира Федоровича, владельца сети медцентров?

– Да, знала Элли, была на ее похоронах. Никки ее называла дворняжкой, потому что Деревянкина всем врала про свое княжеское происхождение. Правда, я всегда жалела Элли.

– Почему? – удивился я. – Богатый муж…

– Вава, по сравнению с моим Мишей и Володей, который Никки на руках носит, супруг Элли – церковная крыса, готовая от голода деревянную лавку сгрызть, – перебила меня Люсию. – Может, на фоне водителя такси или разносчика пиццы он прямо Навуходоносор, но рядом с нашими мужьями он нищий бедолага. Элли очень хотела дотянуться до общего уровня. Помню, как она приехала ко мне на суаре [5] и гордо попросила: «Люси, можно мою новую шубу из голубой норки повесить не на обычную вешалку, а в шкаф? Не хочу, чтобы ее запачкали». Я чуть не зарыдала от жалости. Шубенка из паршивой норки для нее – верх мечтаний? Она в самом деле считает, что заполучила роскошную вещь? В прихожей висели манто других гостей – из седого соболя, леопарда, канадской рыси, аукционных мехов. И тут… голубая норка? О боже! Деревянкина ничего слаще зеленого горошка не ела! А ее бриллианты?

Люси закатила глаза.

– Современная работа, купленная недавно в массмаркете. Бедняжка плохо понимала, с кем она теперь в одной компании. А к Николетте ее привел Ленчик, ты его прекрасно знаешь.

Я молча кивнул.

Леонид Петрович Вилкин представляется всем как Лео Габель. Если кто не знает, «габель» по-немецки «вилка». Мужчина – бонвиван, он нигде не работает, работать не собирается и живет на очень широкую ногу. У Лео роскошный дом неподалеку от Москвы и несколько очень дорогих автомобилей, которыми управляют водители. Он модник, прекрасно одет, носит моей маме пудовые букеты и такие же коробки дорогих конфет.