Аида Осиповна покачала головой, но больше ничего не сказала. Потянулась за противнем, который каждое утро убирала на шкаф, подальше от глаз Андрея. На противне маленькие подушечки из муки и сахара. Она делала их вечерами, а днём продавала на рынке, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Андрей твёрдо знал, что таскать конфеты нельзя. Если он их съест, у матери не будет денег, чтобы купить ещё сахара и муки. И чего-нибудь к завтраку и обеду. Потому что на две их иждивенческие карточки не прожить. А у них, в отличие от соседей, даже огорода нет. Комнату-то им выделили, а землёй кто сейчас поделится? Да и не успело бы ничего вырасти, даже если бы дали им клочок суровой сибирской земли. Аида Осиповна молча выбрала самую пухлую подушечку и так же молча положила её на стол перед сыном. Не замечая или стараясь не замечать, что со вчерашнего вечера конфеты слегка «похудели». Андрей знал, что нельзя есть подушечки, предназначенные на продажу. Но ведь можно их облизать, не уменьшив общего числа.

– От Вовки письмо пришло, – сказала мать всё так же спокойно, но Андрей тут же вскочил, забыв и про недоеденный суп, и про конфету. – Да доешь ты сначала. Хорошо всё. Жив, здоров.

Но Андрей уже не мог думать ни о чём другом. Схватил затрепавшийся по дороге треугольник, быстро развернул и начал читать. Оба брата на фронте, сражаются за нашу родину. И только он, самый младший, дома. И даже сбежать на передовую нельзя. Далеко бежать-то придётся из Сибири. Да и как мать оставить? Вот и Вовка пишет, что он, Андрей, теперь за старшего в семье, пока Борька не вернётся. А вернётся он только, когда фашистов разгромим. Но это скоро, наверное. Можно потерпеть.

Андрею и на фронт очень хотелось, ведь читал же он в газете про детей полка. И старшим быть ему нравилось. А то всегда младший, надоело уже! Хотя Андрей знал, что самый любимый. Мать сама про него говорила «моё позднее счастье». Когда думала, что Андрей давно спит и не слышит.

– Дочитал? – сурово спросила мать. – А теперь доедай, горе моё! И уроки делать, живо! На улицу сегодня ни ногой.

Андрей вскинул голову. В глазах ни обиды, ни мольбы. Только живой спокойный интерес. Мол, почему такая несправедливость?

– Потому что бить одноклассников в зубы нельзя, – пояснила мать ровным тоном. – Даже если они… кхм. Даже если они балбесы, Андрей. И поможешь мне бельё отжать и повесить.

– Помогу, мам, – весело согласился самый младший Кигель, который теперь остался за самого старшего. – Обязательно помогу!

***

Петь Андрею нравилось всегда. «Скажи за меня всё, что я не сумею, песня моя». Эти строчки он спел, уже став популярным артистом. Да и сами они появились много позже. Но чувствовал так Андрей ещё в детстве. Когда переполняли эмоции, будь то тревога военных хроник или радость наступившей весны и скорых каникул, выливались они в песни. «Вставай, страна огромная», – выводил он тонким мальчишечьим голосом вслед за репродуктором. Или «А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер», шагая из школы и норовя наступить в каждую лужу. Жаль, что не рука об руку с верным другом, конечно. С друзьями у Андрея были проблемы. Все его дворовые друзья-товарищи или остались в Москве, или эвакуировались с родителями куда придётся. А с местными сельскими ребятами Андрей взаимопонимания не находил. Они не очень-то интересовались учёбой и после уроков, а иногда и вместо помогали матерям в поле, в огороде, во дворе. Многие, несмотря на юный возраст, умели и за скотиной ходить, и дрова колоть. Скотины у них с матерью не было, а вот дрова Андрея волновали. Печку топить каждый день надо, и смотреть, как мать унижается, упрашивает соседа-старика, одного из немногих оставшихся в деревне мужчин, наколоть им несколько чурочек, как отдаёт ему за услуги те жалкие копейки, заработанные на рынке, было невыносимо.