«Спецсредства» не забудь! Надежные, нервущиеся, чтобы никаких последствий! И без возражений, майор!

В трубке сигналы. Улыбаюсь, а потом тяжело вздыхаю. Я готов к спецзаданию, как всегда: чисто выбрит, омылся благовонными шампунями, от меня к тому же благоухает модной парижской водой. Жду «спецмашину». Родина, презрительно щурясь, смотрит на своего солдата. Он и его штык готовы к бою не на жизнь, а на смерть. И штык всегда в порядке! Будь оно все проклято! …Все, кроме штыка.…От него все же есть какая никакая польза. Он меня кормит и оберегает.

Вертолет «стрижет» землю так, будто хочет побрить ее до матового блеска. Пилот ищет посадочную площадку в горном предместье Северного Кавказа. Наконец, лужайка промелькнула под одутловатым телом машины, резкий вираж и колеса нервно касаются немятой травы. Мы вываливаемся из душного жерла вертолета, будто бильярдные шары, запущенные на зеленое сукно стола опытной рукой жуликоватого мастера азартной игры.

Горячие мощные потоки воздуха, густые как кисель, обжигают легкие – это вертолетные винты разрывают пространство и тишину.

Бежим в сторону и приседаем. Вертолет поднимается над нашими головами и, качнувшись неуверенно, боком таранит лазоревое небо. Он исчезает из зоны видимости, а, спустя полчаса, из жизни вообще. Но мы еще не знаем, что когда до Ханкалы останется несколько минут лета, вражеский «стингер» смешает в единую горячую массу металл и человеческую плоть. «Стингер» убил душу, потому что вертолеты, как говорил один мой знакомый пилот, это души убитых танков…

Нас – пятеро, мы готовы на все и ко всему. На каждом из нас темно-зеленые брюки, затянутые на щиколотках высокой шнуровкой тяжелой кожаной обуви. Зеленые майки, жилеты с двумя десятками карманов, черные вязаные шапочки. Боевой комплект весит чуть ли не больше каждого из нас. У меня на плече к тому же огромный короб спутникового телефона. Его мы можем использовать лишь один раз, когда понадобится вызвать за нами вертолет-эвакуатор.

Спецзадание укладывается в одну фразу: разыскать объект, идентифицировать его и ликвидировать. Мы готовы к любому повороту событий, к любому виражу. Поэтому двое из нас несут с собой мощные радиоуправляемые заряды. Тяжелый порошок упакован в два термоса, крышки которых – детонаторы. Три пульта управления лежат в трех разных карманах, в трех разных жилетах: по одному у каждого, кто несет термос, а один – у меня. Мощности взрыва одного лишь термоса хватит, чтобы обратить в песочную пыль скалу весом в тысячу тонн. И никаких следов – только эхо, бьющееся в горах, и панический, долгий полет птиц, уцелевших в этом аду.

Мы уходим в лес и начинаем подниматься в горы. Говорить не о чем и не за чем. Нам страшно и тревожно. Пять майоров, каждый из которых рассчитывает по возвращении на базу добавить на свои погоны сразу по две звезды и одну – на грудь. Старший – я, высокий, стройный, сильный и худой. Я иду вторым – первый оторвался на сто метров (это – боевое охранение), последний – на столько же отстал. В случае засады он умрет первым, хотя и идет последним. Тылы всегда «зачищают» особенно тщательно.

Нам предстоит двигаться без отдыха сутки, не меньше. Во внутреннем кармане моего жилета вчетверо свернута карта. На ней отмечена одна точка – туда нам и идти. Это узкое, сырое, полутемное ущелье, в дно которого зарылись сырые землянки. В одной из них уже полгода живет хмурый бородатый мужик, которого все называют Асланом. Но очень мало, кто знает, что настоящее его имя Николай. Его дед – армянин, поэтому Николаю достался крупный нос, черные глаза, смуглая кожа и темно-русые вьющиеся волосы. Еще в Сухуми, в затишье между боями, однажды ночью, в ветеринарной лечебнице старый абхаз-ветеринар сделал ему обрезание, и с тех пор он стал Асланом. А до этого кое-кто знал его как подполковника военной разведки Николая Воскобойникова. Этот «кое-кто» оберегал Николая-Аслана не хуже ангела-хранителя. В разведке долго верили, что подполковник Воскобойников возглавляет разветвленную агентурную сеть, облепившую, будто плотный косяк рыбы, ядро мятежных исламских командос. На глубоко законспирированном рынке наемников Николай-Аслан знал многих в лицо и в деле. Но информация о наемниках, поступавшая через его связных, всегда завершалась одинаково: наемники к тому времени уже были мертвы. Никто из них, во всяком случае, на этом свете, ничего рассказать не мог.