– Будешь кавалеристом, – рассмеялся фотограф. – Впрочем, сейчас кавалерия уже не в почете. – И повернул голову к старику: – А?

– А вы давно здесь работаете? – спросил вдруг Сергей Алексеевич.

– Тридцать лет, – ответил фотограф. – За исключением этой проклятой войны.

– Тридцать? – переспросил Сергей Алексеевич и подумал, что, может быть, этот человек снимал когда-то и Витьку.

Коля тем временем влез на камень и уселся между двух его выбоин.

– Внимание! – крикнул фотограф Коле. – Смотри сюда… Сейчас вылетит птичка.

– Она в клетке, – пошутил Коля. Это он сделал для старика.

– Ого! – сказал фотограф Сергею Алексеевичу. – Ваш мальчик не лишен юмора. – Припал к аппарату: – Готово! – Сложил аппарат и стал выписывать квитанцию. – Скажи-ка твой адрес…

– Садовая, пятнадцать, Костылев Коля.

– Все удовольствие пятьдесят копеек. Тридцать за фотографию и двадцать за доставку.

Сергей Алексеевич достал деньги и протянул фотографу.

– Так вы говорите, что еще до войны здесь работали? – спросил Сергей Алексеевич.

Коля, услыхав вопрос, тихо сполз с камня, подошел и теперь ждал, что ответит фотограф. Ему все время хотелось чуда, чуда! Чтобы сын старика вдруг оказался жив и хотя бы оказалось, что этот хромой, смешной фотограф помнил и знал Витьку.

– Молодой был, глупый, – ответил фотограф. – Не хотел учиться.

Сергей Алексеевич не перебивал фотографа, хотя нетерпеливо поджидал, когда же тот закончит, чтобы задать следующий вопрос. А потом сдержанно спросил:

– А у вас не сохранилось случайно довоенных фотографий?.. Невостребованных.

– Что вы, боже мой, – сказал фотограф. – В войну не такие ценности пропадали.

Коля видел, как опечалился Сергей Алексеевич, но, все еще надеясь на что-то, спросил:

– А вы когда-нибудь фотографировали на этом камне мальчика?.. Давно-давно, еще до войны.

– Я? – Фотограф улыбнулся. – Тысячу мальчиков в разных возрастах. Заметил, что его ответ не понравился им, и добавил: – Впрочем, фотография тоже историческая ценность. Можно сказать, реликвия. Память о прошедшем. Нет, кажется, он им не угодил, не догадался, чего они от него хотят. Простите, – и захромал своей дорогой.

Сергей Алексеевич сидел на скамейке у моря, слушал его однообразный шорох, а сам ловил чутким, привычным ухом то, что делалось позади него. Он сегодня уезжал и ждал Колю, который обещал проводить его к автобусу.

Ему нравилось ждать Колю и сидеть прислушиваясь, и вообще хорошо, что можно ждать Витькиного двойника.

Это была его последняя радость.

У него тренированное ухо, всю жизнь ему приходилось прислушиваться, и он легко вылавливал голос Коли из общей разноголосицы, когда тот издали окликал его.

В сорок первом, летом, когда они уходили из Прибалтики, он нарвался в лесу на немецкого солдата. И он, и солдат бросились в разные стороны и замерли. Он лежал не шевелясь. Знал самое главное – не шелохнуться и ловить малейший шорох врага. Кто первый шелохнется, тот и погиб. Война – тоже охота, это он усвоил отлично. И торопиться не надо. Муравей пополз у него по лицу, но он только оттопырил нижнюю губу и дунул. Через полчаса в кустах напротив зашелестело – немец устал лежать неподвижно. А он в этот момент подобрался поближе к врагу, стараясь зайти с тыла. Немец снова заворочался, и тогда он неслышным движением опустил руку, и пистолет, который он все эти дни носил в рукаве кителя, скользнул в ладонь.

Еще не было случая, чтобы он промахнулся. Он уже готов был выстрелить, он уже приговорил этого невидимого врага к смерти, приподнял руку с пистолетом, нащупывая глазом место, где притаился немец, когда тот приподнялся над кустом. Теперь он видел его спину и железную каску на тоненькой шее и на секунду задержал выстрел. Ему показалось странной и противоестественной такая по-ребячьи тоненькая шея под такой тяжелой каской.