– Уверяю тебя, в этом квартале никто не говорит по-английски!

– Значит, ты знала про Валентину? – спросил Матиас, допивая последние капли вина из своего бокала.

– Ты же приехал ради дочери! Ведь в твои расчеты не входило вновь сойтись с Валентиной, обосновавшись здесь?

– Когда любят, не рассчитывают, ты мне это сто раз говорила.

– Ты так и не оправился, а?

– Не знаю, Ивонна, мне ее часто не хватает, вот и все.

– Тогда почему ты ей изменил?

– Это было давно, я сделал глупость.

– Что верно, то верно, но за такие глупости расплачиваются всю жизнь. Воспользуйся этой лондонской историей, чтобы перевернуть страницу. Ты у нас красавчик; будь я лет на тридцать помоложе, уж я бы постаралась тебя подцепить. Если счастье улыбнется тебе, не отворачивайся.

– Не уверен, что это твое счастье знает мой новый адрес…

– Сколько встреч ты упустил за последние три года, потому что твоя любовь одной ногой стояла в сегодняшнем дне, а другой – во вчерашнем?

– Что ты можешь об этом знать?

– Я не жду ответа на мой вопрос, я только прошу тебя подумать об этом. А что до того, могу ли я об этом знать, то, как уже было сказано, я прожила на тридцать лет больше. Хочешь кофе?

– Нет, уже поздно, пойду спать.

– Дорогу найдешь? – спросила Ивонна.

– Тот же дом, где живет Антуан, я там уже не раз бывал.

Матиас настоял на том, что заплатит по счету, собрал свои вещи, попрощался с Ивонной и вышел на улицу.

Ночь незаметно окутала витрину магазина. Софи сложила письмо, открыла шкафчик под кассой и поместила его в пробковую коробочку поверх пачки писем, написанных Антуаном. Потом бросила черновик только что переписанного письма в большой черный пластиковый пакет с опавшими листьями и срезанными стеблями. Выходя из магазина, она выставила его на тротуар, рядом с другим мусором.

По небу плыли перистые облака. Матиас с чемоданом в руке и свертком под мышкой спускался пешком по Олд-Бромптон-роуд. На секунду он остановился, засомневавшись, не проскочил ли нужный поворот.

– Потрясающе! – пробормотал он, снова пускаясь в путь.

На перекрестке он увидел знакомую витрину агентства недвижимости и повернул на Клервил-роуд. По обеим сторонам переулка тянулись разноцветные дома. Над тротуаром ветер раскачивал ветки миндальных и вишневых деревьев. В Лондоне деревья растут беспорядочно, как им бог на душу положит, и пешеходам то и дело приходится выходить на проезжую часть, чтобы обогнуть величественную ветвь, преградившую дорогу.

Его шаги гулко звучали в тишине невозмутимой ночи. Он остановился перед домом номер 4.

В начале прошлого века дом был разделен на две неравные части, но сохранил свое очарование. Фасад из красного кирпича украшала густая поросль глициний, которые добирались до самой крыши. Несколько ступенек вели к крыльцу с двумя входными дверями, по одной на соседа. Четыре окна открывали доступ дневному свету, одно – в меньшую квартиру, где еще неделю назад обитал мистер Гловер, а три других – в бо́льшую, где жил Антуан.

Антуан посмотрел на часы и выключил свет на кухне. Старый деревенский стол из светлого дерева отделял ее от гостиной, где стояли два дивана, обтянутые суровым полотном, и низкий столик.

Чуть подальше, за стеклянной ширмой, Антуан устроил себе рабочий уголок, который делил с Луи, когда тому нужно было готовить уроки, и куда Луи часто забирался тайком, чтобы поиграть на отцовском компьютере. Весь первый этаж с другой стороны выходил в сад.

Антуан поднялся по лестнице, зашел в комнату сына – тот давно уже спал. Он поправил сползшее одеяло, ласковым поцелуем коснулся лба, ткнулся носом в изгиб шеи, чтобы ощутить запах детства, и вышел из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.