Зинаида Михайловна, не простив блудного зятя, с видом оскорбленной «вдовствующей императрицы» демонстративно избегала любых поводов для общения с ним и с дочерью. Кота ненавидела всей душой за обилие шерсти, которая валялась по всей квартире; за то, что у этой «зажравшейся наглой морды» в блюдцах засыхала красная икра и другие вкусности, купленные за «безумные» деньги, а самое главное – он был любимцем Николая Петровича и находился в доме на привилегированном положении. Она делилась «трудностями своего бытия» не только со своими подругами, но с каждым встречным поперечным, «что это выше ее понимания, зачем ее «девочке» (которой в этом году исполнялось сорок) такой, уже бывший в употреблении старый и облезлый «хомут», да еще вместе с мохнатым монстром, который когда-нибудь загрызет всю их семью.

– Не звонила, – ответила Дашка, – там Зинаида Михайловна правит бал и периодически ведет кровопролитные бои с зятем. Ленка между ними – как на пожаре высшей категории сложности: сначала гасит огонь, а затем реанимирует пострадавшие стороны. Так что ей там только меня не хватало… Поехали ко мне, пока Макс дом не отобрал, – внезапно предложила она, резко сменив тему, и вновь шмыгнула носом. – Степа нам баньку соорудит, посидим по-нашему, по-девичьи. Расскажешь, как отдохнула…

– Ты что, простыла? Так носом шмыгаешь, – спросила Евгения и, не дожидаясь ответа, озвучила внезапно пришедшую в голову дикую мысль: – Думаешь, он может отнять дом?

– Женя, он неизвестно сколько времени меня обманывал – год, два, а может, и больше, при этом поддерживая иллюзию счастливой семейной жизни, и, нужно отдать ему должное, у него это лихо получалось, так что ему помешает явиться на порог и сказать, что я в течение часа должна освободить занимаемое помещение. Ни-че-го! Ты понимаешь, Женька, ни-че-го!!!

– Так, все, закрыла рот! – командным голосом прервала Евгения начинающуюся истерику, – теперь носом глубокий вдох, губки трубочкой и медленный выдох. Так иногда она позволяла себе говорить с женщинами во время родов, когда те, теряя над собой контроль, начинали метаться и кричать, что в самый ответственный момент могло сыграть плохую роль для рождающегося малыша. – Надеюсь, ты не за рулем, а то все-таки еще хотелось бы немного подзадержаться на этом свете, ну, скажем так, хотя бы ради любопытства. Да, и еще есть одно совсем нескромное желание – хочется, чтобы фонарный столб во всей своей карасе не стал последним предметом, который я увижу в этой жизни.

– Любопытство наказуемо, – с глубоким трагизмом в голосе выдала избитую истину Дарья и, сглотнув, добавила: – На такси приехала…

– Ну вот и умница! Почти философствуешь – значит, еще не все потеряно, – Евгения решительно взяла бразды правления в свои руки. – Я вызываю таксо, а ты утри мордасы, только без фанатизма, а то, знаешь ли, размазанная по лицу тушь еще никого не красила, а уж твое опухшее тем более, и звони Степе. Нехай «накрывает поляну», только никаких там сигарет и прочих излишеств типа ведерного бутыля горилки и мужского стриптиза, а то завтра «голова бобо и во рту кака». Негатив надо выгонять в баньке, с веничком. И прекрати булькать, а то Степа решит, что ты ей звонишь в агонии сказать последнее «прости».

В такси они забрались на заднее сидение. Молчание было тяжким.

– Это было два дня назад, – вдруг начала Даша. – Он приехал из офиса чуть раньше, и все было вроде как всегда. А потом просто сказал, что любит другую, что она ждет от него ребенка и что он уходит. Встал из-за стола и уехал. Я даже слова не успела сказать. Просто встал и ушел. И я теперь не знаю, как жить дальше…