Новость о «дачке на Канарах» произвела эффект шоковой терапии, и продолжение насчет паперти и панели уже никто не слышал. Не то чтобы воцарилась атмосфера великой скорби и печали, но поводов для радости тоже как-то не наблюдалось.

Евгению затошнило, и появилось ощущение нехватки воздуха.

– Схожу на дородовое, – с трудом произнесла она, прервав общее молчание.

– Жень, там еще кофе-автомат не убрали, может, по чашечке? – спросила Маринка, направляясь к выходу. – Да и поговорить надо.

– Рая, поставь наконец Анькину чашку и завари себе свежий чай, – раздался за ее спиной сердитый голос Алины Арнольдовны. И только сейчас все обратили внимание, что Раиса Марковна под шумок захватила чашку Анны Михайловны и, сохраняя абсолютное спокойствие, продолжает попивать из нее чай.

– Я уже упаковала свою чашку, – тут же отозвалась Раиса Марковна, – и пакетиков больше нет, этот был последний.

– Ну ты, как всегда, своего не упустишь…

Кому принадлежала последняя реплика, Евгения уже не разобрала, вместе с Маринкой они вышли в коридор, где стало заметно свободнее. Исчезли несколько особо крупных ящиков, большая часть коробок и мешков. Уменьшилась суета и количество снующего народа, стало значительно тише. Родильный дом еще был жив, но его состояние можно было оценить как безнадежное, и до конца оставалось совсем немного, он понимал это и, несмотря на боль, уходил достойно.

– Как Мишка и тетя Нина? – первой, на ходу, заговорила Женька.

– Все как обычно. Мама всем недовольна, Мишка в детском саду на

летней даче. Женя… – подстраиваясь под ее шаг, с готовностью ответила Марина и внезапно остановилась на полуслове, будто натолкнулась на невидимую стену.

У кофемашины стояли двое мужчин. Оба невысокие, лысоватые, с лоснящимися круглыми щечками, сами все такие плотненькие и крепко сбитенькие, с одинаковыми аккуратными пузиками, похожие на только что поспевшие огурчики, в одинаковых от-кутюр костюмах и брендовой обуви, которые даже не старались скрывать своей баснословной цены. Прямо двое из ларца одинаковы с лица, только костюмы разного цвета, – промелькнуло в голове у Евгении, но сказать вслух не успела, мужчины одномоментно развернулись и посмотрели в их сторону. Маринка что-то жалко пискнула в виде приветствия и мгновенно скрылась за ближайшей дверью, мужественно оставив Евгению на растерзание.

Первый – главный врач Антон Ильич, увидев ее, сразу впал в некую задумчивость, решая непосильную задачу – узнавать или не узнавать строптивого доктора, но, видимо, придя к выводу, что корона с его ушей не свалится, снизошел до холодного, почти незаметного кивка – мол, заметил и даже узнал. Тонкий излом губ, зажатый между толстыми щечками и двойным подбородком, слегка дрогнул, чуть приподнялась бесцветная бровь, тем самым подчеркивая заплывшие мутные глазки, и все лицо сразу стало напоминать тот блин, который бывает первым, то есть комом.

Евгения расплылась в «радостной» улыбке. А как же! Ведь ее узнали! Теперь чувство гордости и вселенского счастья должно переполнить ее «ничтожное» существо и желательно вылиться в виде соответствующих моменту ритуальных песен и плясок. От подобных мыслей у Евгении улыбка едва не вышла за пределы лица.

– Евгения Павловна, – главный врач мгновенно убрал со своего лица выражение «вымученной» доброжелательности. – Не забудьте подойти в отдел кадров и написать заявление «по собственному желанию».

– С чего это? – продолжала веселиться Евгения. – Меня вполне

устраивает работа под вашим мудрым руководством, Антон Ильич. Тем более меня здесь нет, я еще в отпуске…