Мать и дочь ехали в машине на очередную футбольную игру Грейс, сидя скорее бок о бок, чем лицом к лицу, но это все равно было куда лучше, чем если бы Грейс любовалась материнской спиной, как в свое время Карина. А Карина говорила о презервативах и противозачаточных таблетках, венерических заболеваниях и беременности, близости и любви.

Секс не грех. Но ты должна позаботиться о себе. Предохраняться – женская обязанность. Сейчас, когда в голове прокручиваются эти слова, она морщится – так же она морщилась во время разговора в машине, заново переживая свою вину. Предохраняться не грех. Она сделала то, что должна была.

Не лжесвидетельствуй.

Лгать грешно.

Если у Грейс и осталось в памяти хоть что-нибудь из того разговора, Карина всегда надеялась, что она запомнила предостережение матери: Что бы ты ни делала, главное – не забеременей. Карина точно повторила это несколько раз и, хотя была за рулем и на Грейс могла взглянуть лишь искоса, все же чувствовала, как дочь смущается и закатывает глаза.

Сейчас Карина смотрит прямо на Грейс, и лицо той светится уверенностью. Она полностью контролирует свою жизнь. Карина рада, что ее слова были приняты к сведению, но она не имела в виду «не важно, что бы ты ни делала». Это она хоть как-то смогла донести?

– Зато я получилась классная. Так что оно того стоило, да, мам?

– Да, милая.

– Учительница в школе? – интересуется Мэтт.

– Нет, преподаю дома. В гостиной.

– А-а-а…

– Точно говорю, играет не хуже папы, но вся слава достается ему.

– Ты хоть общаешься с отцом? – спрашивает Карина.

– В последнее время нет. А что?

Карина не слышала ничего о Ричарде с того кошмарного июльского дня, когда была у него дома. Хоть он и не смог открыть ту бутылку вина, Карина все-таки не уверилась в том, что у него и вправду БАС. Скорее всего, это что-нибудь вроде туннельного синдрома кисти или тендинита – хворей, с которыми рано или поздно сталкивается любой пианист, досадных, но все же неопасных. Если бы у Ричарда действительно был БАС, разве он не рассказал бы об этом своей единственной дочери?

– Кажется, у него в следующем месяце запланировано выступление здесь, в Чикаго.

– Мне об этом ничего не известно, – пожимает правым плечом Грейс. – Зачем ты до сих пор следишь за ним? Мама, живи своей собственной жизнью.

Карина чувствует, как вспыхивают ее щеки. Короткое замечание Грейс выходит слишком уж колким, оскорбительной пощечиной, и больно задевает, в особенности из-за присутствующего здесь Мэтта, человека, который не в курсе непростой истории Карины. Но она верит, что жестокость Грейс была ненамеренной, и душит внутреннее стремление защититься. У них с Грейс за последний год состоялось много разговоров по душам на эту тему. Сейчас, когда Грейс учится в университете, Карина может позволить себе переехать. Может жить в Нью-Йорке, или Новом Орлеане, или Париже. Может бросить учительствовать и вернуться к карьере пианистки. Может построить новую жизнь. Или хотя бы отыскать ту, от которой отказалась. Может сделать что угодно. Ну или хоть что-нибудь.

– Ну а тебе что за музыкальный талант достался? – интересуется Мэтт у Грейс.

– А я вроде как блистаю в караоке.

– Скорее тускло поблескиваешь. Уверена, что тебя не удочерили?

– Да мы с ней одно лицо.

– Может, тогда в детстве головой вниз роняли?

– Ага, это объяснило бы, откуда у меня такой вкус – я имею в виду мужчин.

На этот раз уже Мэтт толкает Грейс в плечо, а та хихикает. «Мужчин», не «парней». И когда только ее девочка успела превратиться в молодую женщину?

Карине приходит в голову, что Грейс сейчас в том же возрасте, в котором была она сама, когда встретила Ричарда. Они вместе посещали класс Шермана Лейпера по исполнительской технике. Она ничего не знала про Ричарда, кроме того, что он казался ей неловким и безумно воодушевленным. На протяжении почти всего семестра чувствовала, как он смотрит на нее во время занятий, слишком стеснительный, чтобы заговорить. А потом в один прекрасный день он все же решился.