– Надо было позвонить.

– Проходи.

Карина поднимается за ним по трем лестничным пролетам, внимательно изучая его походку, уверенную, твердую, нормальную. Левая рука Ричарда скользит по перилам, и хотя его ладонь ни на секунду не отрывается от них, нет ощущения, что ему нужна хоть какая-то опора. Это не поручни для инвалида. Со спины он выглядит совершенно здоровым.

Наслушалась сплетен.

Дура.

Войдя в квартиру, Ричард ведет незваную гостью в кухню – царство темного дерева, черных столешниц и нержавеющей стали, суперсовременное и мужское. Он предлагает ей сесть на табурет у кухонного острова, откуда открывается вид на гостиную – рояль «Стейнвей», восточный ковер из их дома, коричневый кожаный диван, ноутбук на столе у окна, книжный шкаф, – скупо обставленную, лаконичную, просторную, с одним акцентом. Совершенно в стиле Ричарда.

На кухонной столешнице навытяжку стоит батарея винных бутылок, без малого две дюжины, и одна, откупоренная, – перед Ричардом, в компании бокала с красной лужицей на дне. Он обожает вино, мнит себя его знатоком, но обыкновенно позволяет себе что-нибудь особенное только после выступления, по случаю какого-либо свершения, в честь праздника, в крайнем случае за ужином. Сегодня среда, и время еще даже не перевалило за полдень.

– Притащил из подвала. Это «Шато Мутон Ротшильд» двухтысячного года выше всех похвал. – Достает бокал из шкафчика. – Присоединишься?

– Нет, спасибо.

– Твой, – Ричард помахивает рукой в пространстве между ними, – неожиданный визит или чем бы это ни было – прекрасный повод выпить, не думаешь?

– Может, тебе не стоит столько пить?

– Так это ж всё не толко на сегодня, – смеется он. – Есть еще завтра, и послезавтра, и послепослезавтра.

Ричард хватает открытую бутылку, красивую, черную, с рельефным изображением золотого овна, и щедрой рукой наполняет бокал для Карины, не обращая внимания на ее возражения. Она отпивает глоток и, совсем не впечатленная, выдавливает из себя улыбку.

– В вине ты до сих пор разбираешься как свинья в апельсинах, – снова смеется он.

Что правда, то правда. Карина не чувствует разницы между дорогим французским «Мутоном» и дешевым калифорнийским «Галло», и ее это нисколько не трогает – и то и другое всегда дико раздражало Ричарда. Не изменяя своей покровительственной манере, он, по сути дела, только что обозвал ее тупой свиньей. Карина стискивает зубы, чтобы сдержать комментарий, который вырвется, стоит ей открыть рот, и порыв плеснуть в лицо визави сто долларов в винном эквиваленте.

Он вращает бокал, принюхивается, пригубливает, прикрывает глаза, выжидает, глотает и облизывает губы. Открывает глаза, рот, смотрит на нее так, словно только что испытал оргазм или видел Бога.

– Как это можно не оценить? Раскрытие идеальное. Попробуй еще раз. Чувствуешь вишню?

Она делает еще один глоток. Вполне себе ничего. Однако никакой вишни она не чувствует.

– Уже не помню, когда мы в последний раз пили с тобой вино из одной бутылки.

– Четыре года назад, в ноябре. Я как раз вернулся из Японии, еле живой был после перелетов. Ты приготовила голябки[7], и мы распили на двоих бутылку «Шато Марго».

Карина смотрит на него, удивленная и заинтригованная. У нее не сохранилось воспоминаний о том вечере, а вот Ричард извлек их из памяти с такой готовностью и теплотой… Интересно, тот ужин просто не показался ей хоть сколько-нибудь значимым или память о нем поблекла, потесненная другими, слишком уж многочисленными неприятными эпизодами? Забавно, что история их жизни может быть изложена в совершенно разных жанрах, все зависит от рассказчика.