– Я остаюсь с тобой, тархан! Но мне в последний раз хотелось бы увидеть мужа и братьев! – потребовала она.

– Увидишь, – нехотя пообещал тархан.

Через некоторое время женщине привели коня и в сопровождении десяти вооружённых всадников она отправилась на север Куксайской долины. Они ехали по широкой протоптанной дороге в сторону Язулыкая. Возле леса их ждали какие-то всадники. Подъехав ближе, она увидела, что это те, с кем она хотела встретиться, – родня мужа. Их тоже со всех сторон обступили вооружённые сюнны.

Сылукыз искала глазами Мамака. Но сколько ни смотрела, не увидела его. Подъехала ближе. Братья мужа были бледны, печальны. Сылукыз крикнула иступлённо:

– Так где же Мамак?! Где муж мой?!

Мужчины потупились. Почувствовав неладное, она обратилась к Тукалу, старшему из братьев:

– Почему молчишь? Я спрашиваю, где Мамак?

Тукал, как и люди тархана, не хотел говорить правду.

– Он бежал, – соврал он. – Всех нас поймали, а он не дался.

– Застрелили, что ли, его? – не поняла Сылукыз.

– Нет, не застрелили, сбежал он, скрылся в лесу. Его не могли поймать.

Сылукыз перевела дух и взглянула на своих охранников. Похоже, те не понимали её языка.

– Чтобы спасти вас, я остаюсь здесь, – сказала она. – Если Мамак дома, скажите ему, пусть ждёт меня. Ну а если…

– Довольно! – скомандовал один из охранников, встав между ними.

– Скажем, – пообещал Тукал.

Люди из Кондыза отправились домой известной им дорогой. Они всё ещё не могли поверить в своё освобождение и погоняли лошадей без передышки. В густом лесу почувствовали себя уверенней. Снегопада в последнее время не было, поэтому ехали легко. В пути не переговаривались и не оглядывались назад. Глаза были устремлены только вперёд.

В Язулыкая добрались, когда уже темнело. Совсем недавно места эти казались им такими красивыми и надёжными. А теперь горы и ручей были объяты глухим безмолвием, отчего становилось жутко. Возле кострища, где раньше стоял их шалаш, они спешились и долго смотрели на оголённую чёрную землю. Никто не произнёс ни звука. Лишь изредка слышались тяжёлые вздохи. Взяв лошадей под уздцы, стали спускаться к ручью. Там, за ручьём, на небольшом лугу был у них заброшенный шалаш и тёплое строение для скота. Раньше по весне они держали там молодняк. Было в нём сено, которое скармливали молодым животным, невыделанные шкуры, припрятан старый топор, кое-какая утварь и сушёная снедь.

В то утро сюнны угнали животных, которые паслись на открытом склоне горы и уничтожили шалаш, стоявший на виду. Поискать по окрестностям у них не хватило ума. Так что шалаш за ручьём и сарай должны быть целы.

Через сугробы добрались до шалаша, обошли его кругом. Как и ожидалось, сюда никто не заглядывал. Привязав лошадей к тыну, отыскали топор, горшки, деревянное ведро. Один побежал к ручью за водой, другой, открыв шалаш, развёл огонь, третий полез за мешком, подвешенным под крышей сарая.

На все хлопоты – готовку, еду и прочее – ушла половина ночи. Они по-прежнему сохраняли молчание. Всю мелкую работу каждый привычно делал сам, и темнота не была им помехой.

Подкрепившись, старший из них, спокойный, тихий нравом, Тукал вышел в сарай взглянуть на лошадей, задал им сена и, вернувшись в шалаш, приготовил себе место для сна. Ярти на два года старше Мамака, а теперь самый молодой среди них, заговорил первым.

– Не спеши спать, брат, – сказал он, – лучше скажи, что делать будем.

Тукал, видимо, не поняв, куда клонит брат, продолжал, сопя, снимать с себя одежду.

– Мы ляжем спать, а ты снаружи сторожить будешь, – проговорил он.