С пищей дело обошлось гораздо проще, чем с голосом. Уже к полудню Казану удалось загнать зайца в бурелом и загрызть его. Тёплое мясо и кровь оказались гораздо вкуснее, чем мёрзлая рыба и отруби с салом, и праздник, который он задал себе, вселил в него уверенность. В тот же день он выгнал ещё множество зайцев и двух из них загрыз. До сих пор он ещё ни разу не испытывал наслаждения от охоты и убийства по своей собственной воле, даже и в тех случаях, когда убивал и не ел.

Но с зайцами у него не было никакой борьбы. Все они так легко испускали дух! Их было очень приятно кушать, когда чувствовался голод, но самый настоящий трепет от убийства он почувствовал только лишь спустя некоторое время. Теперь уж ему не нужно было действовать исподтишка и прятаться. Он шёл, высоко подняв голову. Спина у него ощетинилась. Хвост был пушистый и вертелся свободно, как у волка. Каждый волосок на теле излучал из себя электрическую энергию жизни и деятельности. Он шёл на северо-запад. Его звал к себе голос его ранних дней, когда ещё он не бегал вдоль Маккензи. Река Маккензи находилась теперь на тысячу миль в стороне.

В этот день он держался многих следов на снегу и чуял запахи, оставленные копытами лосей и оленей и поросшими шерстью лапами рыси. Он выследил лисицу, и её след привёл его к месту, совершенно скрытому за высокими елями, на котором весь снег был утоптан и виднелись алые пятна крови. Здесь оказались голова совы, перья, крылья и кишки, и он понял, что кроме него здесь был ещё и кто-то другой.

К вечеру он набрёл на следы, очень походившие на его собственные. Они были ещё совсем свежи, от них шёл ещё тёплый запах, и это заставляло его скулить и возбуждало в нём желание снова сесть на задние лапы и завыть, как волк. Это желание почти совсем овладело им, когда в лесу сгустились ночные тени. Он находился в пути целый день и всё-таки нисколько не устал. В этой ночи было для него что-то такое, что как-то странно веселило его, хотя о людях он больше и не думал. Волчья кровь стала циркулировать в нём всё быстрее и быстрее. Ночь была ясная. На небе высыпали звёзды. Взошла луна. Наконец он сел на снег, направил голову прямо на самые вершины елей, и из него вдруг вырвался волк в протяжном, жалобном вое, который нарушил ночную тишину на пространстве целых миль вокруг.

Долго он сидел так и после каждого своего воя прислушивался. Наконец-то он нашёл в себе этот голос, голос с совершенно новой для него странной нотой, – и в этом он почувствовал для себя ещё большую уверенность. Он ожидал ответа, но его не последовало. Тогда он отправился далее, прямо против ветра, и когда вдруг завыл опять, то громадный лось вдруг с шумом выбежал перед ним из-за кустов и его рога застучали по стволам деревьев так, точно по ним ударяли берёзовой дубинкой, когда он старался увеличить как можно скорее пространство между собой и этим воем Казана.

Два раза выл Казан прежде, чем отправиться далее, и всякий раз испытывал радость, что эта новая нота удавалась ему всё больше и больше. Затем он добрался до подошвы каменистой гряды и выбрался из болота на самую её вершину. Здесь звёзды и луна стали к нему поближе, и с противоположной стороны этого кряжа он увидел широкую ровную долину с замёрзшим озером, блестевшим своей поверхностью на лунном свете, и с белой рекой, тянувшейся из него прямо в лес, который уже не был таким чёрным и таким густым, как на болоте.

И в эту минуту в нём напрягся каждый его мускул и по всем членам его горячим потоком разлилась кровь. Далеко на этой равнине вдруг послышался призыв, и это был его собственный призыв – вой волка. Его челюсти защёлкали. Белые клыки его сверкнули, и он зарычал низким горловым голосом. Ему хотелось ответить на этот призыв, но какой-то странный инстинкт сдерживал его. Этот инстинкт был в нём уже от дикого зверя и уже властвовал над ним целиком. В воздухе, в шёпоте верхушек хвойных деревьев, в самих звёздах и луне для него уже заключался какой-то голос, который говорил ему, что этот голос волка, который теперь доносился до него, не был призывом волка.