Мы подошли к большим чугунным резным воротам, за которыми сидели араб и негр.

– Москов ашкер, – сказал я, – desirent voir le jardin[15].

– Антониадис, – отвечал араб и улыбнулся, показывая два ряда белых зубов.

– Да, да, Антониадис, – отвечал я.

Араб засмеялся, отрицательно замотал головой и махнул рукой – проходи, дескать. Я повторил свою просьбу и обещал, что ничего не будем трогать.

– Rien toucher?[16] – недоверчиво сказал араб и скривился весь в гримасу. – Бакшиш?

Я уже в Константинополе привык, что без бакшиша, то есть «на чай», ничего не делается, и поэтому полез в карман за кошельком и дал ему меджидие. Но ему этого было мало. Под самое лицо тянул он мне свои корявые грязные пальцы, смеялся и качал головой, пришлось набавить, и плутоватое животное наконец отперло калитку.

Мы в банановой аллее. По обеим сторонам широкой и гладкой дорожки, усыпанной белым песком, растут громадные кусты бананов. Красные – это особенный сорт, плоды свешиваются длинными гроздьями вниз; за ними внизу целая заросль мандариновых деревьев, покрытых еще зелеными плодами. Аллея упирается в площадку, обсаженную олеандрами, туями, акацией, мимозой и еще какими-то высокими деревьями, усеянными громадными желтыми цветами. Нежный аромат мандаринов разлит в воздухе. Посредине площадки растет гигантская муза[17]. Просто не верится, что она сидит прямо в грунте, ожидаешь увидеть под ней кадку или горшок. А кругом розы, магнолии и чудные белые лилии. Из чащи деревьев бамбук кидает тонкие, будто железные, зеленые стволы, усеянные массой мелких листьев, жасмин протягивает ветку ароматных цветов. Не знаешь, что смотреть, куда идти. Казаки то и дело ахали от изумления и обращались ко мне с вопросами, как какое дерево называется. По галерее, увитой виноградом, который здесь трех сортов, мы прошли в рощу финиковых пальм и спустились в катакомбу. Катакомба, вероятно, поддельная, слишком чисты ее столбы, слишком аккуратны стены и картинно расположение.

Выйдешь из нее, войдешь в сад и не знаешь, на что смотреть, чем любоваться. Упиваться ли чудным ароматом роз, олеандров, жасмина, банана и мандарина, любоваться ли на оригинальные причудливых форм орхидеи, спускающие свои цветы с высоких ветвей, или замереть на месте и смотреть на удивительно красивую аллею, на перистые листья пальм, синее море и темно-синее небо.

«Это рай земной! – говорили кругом меня казаки. – Таков был рай! Жить бы здесь, и в Абиссинию ехать не надо бы». – «Я бы век здесь прожил! – блаженно улыбаясь, говорил голубоглазый Крынин. – И умирать не надо!..»

Проводник-араб оказался гораздо любезнее араба-привратника. Каждому казаку он передал по маленькому пучку дивных роз, а мне их дал целый букет и, кроме того, поднес нам корзину свежих фиников, только что сорванных с дерева. И мы вернулись на пароход, бодро распевая песни, и у каждого за ухом в густых казачьих кудрях было по нежной розе. И я скажу, что контраст бледно-розовых лепестков царственного цветка и темных волос бородача Духопельникова был не лишен известной оригинальной прелести…

Памятник Магомету-Али помещается на большой площади. Арабский повелитель изображен верхом на арабском коне, идущем в крутом сборе, в чалме и широких шароварах. Конь стоит на высоком пьедестале, окруженном решеткой. Вокруг разбит цветник.

Говоря об арабской полиции, я забыл рассказать о курьезном эпизоде, бывшем с нашими казаками. Я увольнял их командами по звеньям в баню. При возвращении из бани двое из сводного звена прельстились перспективой доехать до пристани на осликах, стоявших на площади. Услужливый араб за сорок копеек (два пиастра, на деле пиастр величиной похож на двугривенный, и люди конвоя называли его постоянно двугривенным) дал им двух осликов, и кавалеры при дружном хохоте товарищей покатили. Подъехав к решетке таможни, они заплатили арабу два пиастра и пошли на пристань. Как вдруг к ним привязался другой араб, владелец второго осла, и потребовал за него деньги.