Через несколько лет после женитьбы, когда влечение к Наоко отхлынуло, словно кровь от лица труса, он вернулся к своим холостяцким привычкам. Сомнительные ночные заведения, встречи с шикарными проститутками. Утоление худших его порывов. Простейший обмен: пара бесплатных свиданий в уплату за его защиту.

Откуда эта потребность находить облегчение у вульгарных дебелых профессионалок, в то время как одна из красивейших женщин Парижа ждала его дома? Ответ крылся в самом вопросе. Женщину всей жизни не трахают сзади, кончая ей на лицо в качестве кульминации. Особенно если она мать твоих детей.

Мама и шлюха. Несмотря на свой возраст и опыт, Оливье так не сумел преодолеть этот ребяческий конфликт. Восемь лет психоанализа ничего не дали. Сама его плоть упорно отказывалась смешивать вожделение и любовь, секс и чистоту. Женщина для него была раной, края которой не желали соединяться.

С Наоко он познал первую волну возбуждения, такую новую и свежую, что у него не возникло ощущения, будто он пятнает свою мадонну. Когда к нему вернулись его прежние пристрастия, как-то само собой получилось, что он отвернулся от своей японской феи. Возвращение к истокам. К женщинам с широкими бедрами, жирными ляжками, тяжелыми грудями. К унизительным позам. Оскорблениям. К животному облегчению, смешанному с каким-то мстительным чувством. Когда наслаждение обжигало его промежность, он стискивал зубы, чтобы сдержать торжествующий рев, черный, горький и бесцельный.

Нечего и думать о том, чтобы подвергнуть свою супругу подобным мерзостям. Его персональный ад касается его одного.

Парадокс заключался в том, что Наоко легко уступила бы его фантазиям. У японок совершенно свободное отношение к сексу, ничего общего с христианским чувством вины, гложущим людей Запада. Но Пассан не видел Наоко в такой роли. Ее гладкая белая кожа, мускулистое, без малейшего изъяна тело его не возбуждали. Она создана для молитвы, а не для похоти.

Наоко не обманывалась на его счет. Любая женщина знает сексуальные биоритмы своего партнера. Она закрывала глаза, быть может, во имя старой японской традиции, по которой муж делает жене детей, а удовлетворения ищет на стороне. Первая недосказанность, первый компромисс. Неудовлетворенность пролегла между ними, возведя незримую стену, превратив каждый жест в выпад, каждое слово в отраву. Разлука сердец всегда начинается с разлуки тел…

Он припарковался на узкой улочке, проходящей вдоль набережных, за старой церковью Пюто. Потребовалось три захода, чтобы перенести все его архивы и безделушки. Когда последние коробки были сложены в середине комнаты, он оглядел свое новое логово. Тридцать квадратных метров паркетной доски, три белые стены и широкое окно вместо четвертой, кухонька, отделенная фанерной перегородкой. Диван-кровать, доска на козлах, стул, телевизор. Все это в здании шестидесятых годов. Особо не разгуляешься.

Неделями он неспешно перебирался сюда, оттягивая момент окончательного переезда. Пассан снял куртку и на несколько мгновений застыл. Единственное, о чем он подумал в эту минуту, были слова летчика-камикадзе, спасенного перемирием. Когда его спросили, что он испытывал в то время, он ответил со смущенной улыбкой: «Все очень просто, у нас не было выбора».

Пассан отправился под душ и простоял под ним почти полчаса в надежде смыть всю грязь этого вечера, но, похоже, переоценил могущество водопроводной воды. Натянув трусы и майку, приготовил литр кофе, сунул в микроволновку бенто, купленное у японца, торговавшего готовыми блюдами. Не присаживаясь, заглотил кусочки жареной курятины, сырные шарики, рис. Это напомнило ему студенческие годы: лекции по праву, еду навынос и одиночество.