– Ну, пятнадцать! – Ланской махнул раздраженно. – Все лучше, чем в этой каше. А пока подождем. Вдруг еще пригодимся.

Они ждали не более получаса, замерзая на колючем ветру, рвущемся порывами с севера, словно предвещая приближение вражеской армии. Потом ударили пушки, за ними послышалась трескотня ружей. Сначала стреляли с той стороны города, у дамбы, где седьмой егерский прикрывал подходы к Борисову. Затем ружейная стрельба прекратилась. Валериан понял, что Земцов, как и говорил ему, отводит два своих батальона, снимает приданную ему артиллерийскую роту и ведет их к мосту.

Французы поменяли прицел и стали бить прямо по городу. Страшно закричали люди, обыватели побежали из домов, не надеясь уже более отсидеться за рублеными стенами, в подвалах с картошкой, капустой, наквашенной на зиму.

– Горит! – крикнул Новицкий.

Над центром города, где-то в районе площади, где вчера они окружили и принудили к сдаче поляков, поползли вверх черные завитки дыма. Ветер раскачивал их из стороны в сторону, клонил к крышам, разбрасывая искры по легким, подсохшим за лето дощечкам гонта.

– Там же госпиталь! – охнул Валериан. – Там же Вострецов…

– Там и другие! – оборвал его резко Ланской. – Что же прикажешь теперь, полковник, всем эскадронам идти одного майора спасать? Должны быть те, кому этим заниматься по штату положено. А у нас с тобой иные задачи. Я бы на месте французов в город бы и не сунулся. Зажег его, чтобы нас вымести поскорее, и поспешил бы в обход. Вот здесь какая поляна хорошая! От домишек до самой этой Схны, Цхны версты полторы будет. Березина видна, мост нарисован, как на картинке. Подведи пушки и бей себе беспрепятственно. Такая каша заварится!

Валериан оглянулся, и ему почудилось, что вдали, из-за еле видных строений, показались какие-то конные. Он тронул Проба, чтобы отъехать чуть в сторону, присмотреться. И в следующую секунду в оставленную им группу ударило перелетевшее город ядро.

Несколько секунд Валериан смотрел бессмысленно, словно отказываясь верить тому, что видят его глаза. Только что здесь на белом жеребце сидел командир александрийцев, генерал-майор Ланской. Теперь там лежала бесформенная груда кровавого мяса, обломков костей. А рядом бился, мычал, всхлипывал обрубок человеческого тела, укороченного почти вдвое. Тот же самый снаряд, что сокрушил Николая Сергеевича, ударил в стоявшего рядом Приовского и оторвал полковнику обе ноги. На несчастных животных Мадатов и не смотрел.

Кто-то отчаянно закричал рядом. Штабс-ротмистр Назаров зажимал запястье, из которого хлестала кровь. Его сосед рвал с плеча ментишкет[15], надеясь успеть наложить приятелю жгут.

Проб захрапел, попятился, но Валериан ударил его шпорой, заставил приблизиться к убитым. Анастасий Иванович тоже уже затих, кровь вытекла из страшной раны быстро.

– Смотрите, князь! – позвал Новицкий. – Французы!

Там, где только что был виден конный дозор, шеренга за шеренгой, взвод за взводом выезжали кирасирские эскадроны. А за ними, Мадатов был в этом уверен, уже двигаются роты конной артиллерии. Кавалерия, угадывал он за французского командира, ударит, сомнет заслон и освободит место для пушек. Тогда весь корпус Ланжерона, застрявший у моста через Березину, превратится в такую же груду мяса, какой стали только что Ланской и Приовский.

– Господа! – крикнул он и сам удивился тому, как хрипло звучит его голос. – По смерти генерала и полковника Приовского я вступаю в командование. Снегирев! Стройте полк фронтом в две линии. Теперь второй батальон ваш, вместо Приовского. Первый остается за мной. Вы, – обратился он к раненому Назарову, – возьмите четырех рядовых, сложите тела в плащи. Потом мы их похороним… Новицкий! Скачи к мосту, найди Ланжерона, скажи – мы будем сопротивляться. Может быть, ему хватит времени…