— Нет, — отвечаем одновременно и прижимаемся плечико к плечику, словно идиотская семейка из рекламы майонеза.

— Ну лядна… — Кирилл с умным видом кивает, затем вновь окидывает нас взглядом и добавляет деловито: — Я в тулялет! Щас плиду. Только за мной ни хади, — кивает уже на меня. — Сто я маленький, сто ли, с мамой хадить.

Поднимаю руки и киваю. Едва Кирилл отходит, пихаю прижавшегося чересчур тесно Лазарева вбок и рычу:

— За ним шагай! И не вздумай какую-нибудь овцу по дороге оплодотворить!

Он безропотно поднимается.

— На оплодотворение мне времени не хватит, — язвит.

— Не преувеличивай свои пять секунд, скорострельный овцегонщик, — шикаю в ответ, а Лазарев отходит спиной в сторону туалетом и демонстрирует мне удары кулаком по ладони.

Несколько раз. Без намеков ясно, что мудак имитирует половой акт.

Потому что произносит негромко:

— Ревнивой птичке и пяти секунд хватит.

Убью.

16. Глава 16. Женя

Тот факт, что Аня так и не научилась готовить, не удивляет. Желудок до сих пор болезненно сжимается, когда вспомню верх ее кулинарного искусства.

Жарено-вареные пельмени в собственном соку.

Для меня до сих пор тайна, как нечто настолько склизкое может пригореть и остаться внутри замороженным.

Когда мы подъезжаем к облезлой «Шестерочке», я с трудом сдерживаю стон, но терпеливо плетусь следом.

«Аня — мать. Ей виднее».

Я не конченый дебил.

Как-то они жили без меня четыре года и от голода не умерли. Мне не стоит ругаться с воробушком. Слишком хорошо знаком ее нрав. Пересеку границу там, где: «Мне лучше знать, Лазарев!» и пиши пропало. Аня повесит на гнездо амбарный замок и на пушечный выстрел не подпустит к птенчику.

Засовываю поглубже возмущение из серии: «Как вы жрете эту отраву?». Обращаюсь в слепого.

Мантра успешно срабатывает на входе, стонет в вонючем отделе кисломолочных продуктов, скрипит, когда Аня тянется за подгнившей картошкой. Но как только Кирилл хватает пожухлый недозрелый мандарин, выращенный в темном подвале с крысами, не выдерживаю.

— Мозня? — хлопает длинными ресницами и мнет липкий фрукт.

Стараюсь не выдать горького отвращения. Усаживаюсь на корточки и аккуратно выдираю из цепких пальчиков предмет моих кошмаров на ближайшие полгода. А сын возмущенно сдвигает бровки.

— Дяй!

Напряженно сопит. Кажется, скоро посыплются слезы.

В панике оглядываюсь, ищу норовистого воробья. Аня одним глазом смотрит в цифры на весах, а другим злобно косится в нашу сторону. От вида ее поджатых губ в груди неумолимо теплеет, и я резко отворачиваюсь.

Не время. Не место.

Нет ничего хуже, чем испортить без того напряженные отношения с матерью своего ребенка.

Выуживаю из кожанки упаковку влажных салфеток и хитро прищуриваюсь.

— Сейчас ручки вытрем и отдам, — вру Кириллу. — Хотя-а-а, есть другое предложение.

Заговорщицкий шепот срабатывает безотказно. Сын восторженно приоткрывает рот и наклоняется ближе. Не хочет пропустить ни слова из того, что я скажу.

Невероятная нежность окутывает с головой. Тянет зацеловать маленького ангелочка.

Интересно, каким он был раньше?

Тоска охватывает сердце. Столько упущенных моментов. Я не держал на руках новорожденного сына, не видел его первые шаги. Не слышал, как он плакал, когда резались зубки. И его первым словом стало не «папа».

— Не хочешь, чтобы папа сегодня приготовил ужин?

— Сям? — подозрительно смотрит.

Уверенно киваю и чувствую на затылке пронзительный взгляд Ани. Ощущение, будто лазером кто-то выжигает крохотную точку в попытке добраться до содержимого черепной коробки.

Что за вредная птичка? Я изо всех сил держу коня в узде. А она специально нарывается.