Лешка брезгливо поморщился, приблизившись к кухне. Помимо солодящей пряности, оттуда несло чем-то напоминающим мокрую шерсть. Лешка почувствовал, что стоит на куче влажного меха. Его липкие черные ворсинки покрывали ковер, исчезая возле двери. Здесь что-то проползло: мохнатое, линяющее и… цокающее десятком ножек.

Парень покосился на кровать за спиной, окинул взглядом коридор. Вдали квартиры лежала куча разорванных мусорных пакетов. Из-под полиэтилена выглядывала горстка стекла, испачканного кровью и перьями. Среди них чернели хрящики с остатками раскрошенного клюва. Пол усеивали кости съеденной вороны.

Из прихожей доносился хруст.

Его заглушил шелест мокрой бумаги. Коридор наполнили треск и чавканье, заглушаемое хлопаньем босых ног. По кухне что-то перемещалось: нечто голодное, что ело бумажные ленты с мухами и вгрызалось в деревянную раму. Или трещала не рама, а кости…

Лешка представил, как многоногая тварь сейчас распласталась по кухне и пережевывает хозяйку. От этой мысли по спине забегали мурашки – более мерзкие, чем раньше: липкие, с десятками ножек, топот которых отдавался гулом в похолодевших висках. Лешка вытер пот, приготовился бежать: видеть, что стоит за стенкой, не хотелось.

Парень рванул к двери, но почувствовал, как в спину его кольнуло что-то острое. Тяжелое, холодное – словно кол, который ощущался во время траха с хозяйкой. Рядом послышался ее голос, только более хриплый, злой, клокочущий знакомое: "сплес-ст-с-с-сти-и-и-скр". Затем над ухом клацнуло, и Лешку прижали к полу. Резко перевернули вокруг оси. Затем еще и еще, оплетая чем-то липким и плотным.

В поиске спасения взгляд Лешки заскользил по коридору. Наткнулся на страницу упавшего с комода паспорта. Буквы имени "Анхара", отраженные в стекле банок, складывались в "Арахна". Парень замешкася, силясь вспомнить, где слышал это имя. Но мысли не складывались, не хватало даже сил, чтобы вырваться из плотной хватки. Лешка тяжело задышал. Протрезвел рассудком, ощутив, как от разбитых банок несет удушливой пряностью. Теперь она казалась до рвоты мерзкой, выворачивающей наизнанку.

Парень брезгливо поежился и почувствовал, как в обездвиженное тело впиваются десятки острых зубов.

Над ухом мокро просипело:

– Будешь кормом моим дочерям!

Нугзаровна подняла парня, развернув к себе лицом. Клацнула двойной паучьей челюстью.

Застрекотала, выпучив десяток желтых глаз:

– Ненавижу вас, двуногое племя мужчин! И мужика-отца особенно. Понесло его при союзе в геологическую экспедицию в Японские горы. Не появись старик там, не повстречал бы мою мать, царевну Йорогумо. Лучше бы меня у матушки оставил, среди паучьих сестер. Жили бы в мире, а так совокупляйся с вами, двуногими, да наполняйся пометом, чтобы продолжить род… – голос Арахны стал тише, последние слова растянулись глухим стрекотом по коридору.

Из дальнего угла зашипело и цокнуло. Что-то с хрустом затопало по паркету. Лешка ощутил, как половицы рядом прогнулись, заметил краем глаза десятки черных лап. Над ухом послышалось шипение, затылок обдало горячей влагой. Лешка брезгливо дернулся, но его тело увязло в липких сетях.

Кокон на спине что-то пробило. Теплая влага с шеи хлынула к затылку. Голова вмиг потяжелела и наполнилась чем-то густым, путающим мысли. Лешка распластался на полу, еле осознавая, что на него капнула паучья парализующая слюна.

Над ухом громко чавкнуло. Еще раз сплюнув, Арахна захрустела челюстями.

Паучиха что-то перемалывала и жевала слова. Но речь ее стрекотом затихала в квартире, доносясь до сознания Лешки отдельными словами.