Хлюпая кроссовками, я выбрался к Азеру и выжал свои носки.

– Ну что, обратно? – с надеждой спросил он.

Но я еще не исчерпал вдохновения, которое вдохнул в меня этот простор.

– Знаешь, – сказал я, – дойдем до конца долины. Там есть еще бугор, посмотрим и его.

– Ну ладно, – сказал Азер. – Только потом возвращаемся. У меня там кофе есть, бутерброды…

Потом мы еще раз перепрыгнули ту же реку, чтобы не следовать ее извивистому течению. Справа стал виден вулкан Турагай, слева – Кягниздаг. До подошвы того и другого оставалось еще километра три.

Простор с каждым новым шагом всасывал меня, я ничего не мог с собой поделать, хотя вокруг не было ничего такого, ничего подчеркнуто красивого. Просто земля без малейшего следа человеческого присутствия: ни окурка, ни банки из-под кока-колы, ни горелой спички, наконец… Как давно и безвозвратно я был лишен этого в Москве! Я стосковался, я опивался пространством и пьянел до тех пор, пока боль в горле, наконец, не вернула меня к действительности. Я остановился. На том берегу открылась еще одна долина. По ней бродили маленькие коровы и, находя молодые побеги растущей пучками травы, щипали ее черными, сильными, как руки, губами. Под ногами по-прежнему хлюпала вода.

Дальше идти не имело смысла.

Дождь мелко просеивался сквозь небесное сито.

Больше о первой попытке глубокого проникновения в Гобустан сказать нечего. Разумеется, мы вернулись к машине, выпили горячий кофе, закусили бутербродами, радуясь теперь, что у нас есть такие блага цивилизации, как термос, колбаса и автомобильная печка.

Странное все-таки существо – человек.

– Знаешь, – сказал Азер не то удивленно, не то с уважением, – так много я не ходил уже, наверно, год.

– Ты – водитель, я – пешеход, – отшутился я.

На обратной дороге возле домов, выстроенных на нефтяном болоте, я все-таки не удержался и спросил:

– Скажи, а кто согласится жить в этих домах? Тут так несет нефтью…

– Да уж, я бы ни за что не согласился.

– А может, стоило отдать эти дома беженцам? Они бы согласились?

– Они бы, может, и согласились, но что значит – отдать? Это частная собственность…

Как быстро вернулись мы в безумный мир!

Баку встретил нас скрежетом и клаксонами вечерней пробки.

Когда под вечер я заглянул в кафе «Айгюн», компания в немодных черных куртках сдавала карты.

– Салам алейкум, – поприветствовал я собравшихся.

– Алейкум ассалам, – ответили они дружно.

– Здравствуйте, – отдельно улыбнулась мне хозяйка.

– Люля-кебаб для меня оставили?

– Конечно, оставили. Садитесь на ваше место.

Карты пошли в игру. Мужчины задымили дешевыми сигаретами и, не чокаясь, выпили пива.

Матовая серость за окном. Отдергиваю занавески, различаю тонкую штриховку мороси, сквозь которую едва проступают стрелы портовых кранов вдали, и чувствую почти неудержимое желание снова нырнуть под одеяло. И тем не менее отступать некуда: план, который окончательно вызрел вчера, а зародился еще в редакции Эмиля, план, рожденный утонченной геологической эстетикой, мог быть исполнен только сегодня, какая бы погода ни была. На Гобустане я разойдусь, а там уж…

В десять, исполнив свой утренний развоз, появился Азер. Я поспешно уложил в рюкзак фотоаппарат, карту, немного еды и бутылку с водой. Макеты английских фрегатов в холле гостиницы приветствовали наш выход в неизвестность, подняв все флаги и паруса.

Мы ехали той же дорогой, что и вчера, но из-за дождя бесприютная долина у моря и крашеные железнодорожным суриком старые товарные вагоны, брошенные на путях, казались фрагментами какого-то пронзительно-грустного фильма. Безысходно-грустного, как «Красная пустыня» Антониони. Может быть, даже это были кадры, не включенные в фильм, вырезанные при монтаже, случайно уцелевшие в виде такой вот покадровой нарезки: желтые пучки прошлогодней травы, стрелки ржавых рельсов, мокрые вагоны с шифрами железнодорожных маркировок на бортах…