На скамейке среди клубочков цветных ниток лежали старинные ножницы. И впечатление было, что все это очень настоящее, живое, – и эти нитки, которые пушились на кончиках, как овечья шерсть, и большие тяжелые ножницы, и деревянные рамы станков, в которые были вкручены черные головастые винтики. Некоторые носили на своих круглых головках следы нетерпения – по ним явно били молотком – и эти вмятинки делали время почти осязаемым.

Потом в мастерскую кто-то вошел. Из-за станков я увидел мужчину.

Они поговорили с бабушкой по-азербайджански. «Из Москвы», – сказала она, удостоверяя мое право ходить и фотографировать. Но я, сделав несколько снимков, уже собрался уходить.

– Подставку под чайник купить не хочешь? – спросила напоследок бабушка, протягивая мне крошечный коврик размером 15 на 15 сантиметров.

– Сколько?

– Двенадцать манат, – сказала бабушка.

– Ого! – присвистнул я.

Ссыпал ей в руку горсть мелочи.

– Больше нет, – улыбнулся я, желая отблагодарить бабушку за гостеприимство.

Бабушка тоже улыбнулась. И мужчина, в свою очередь, улыбнулся мне, как давнему и хорошему знакомому.

В этом тоже был Восток – ничего не поделаешь.

Я вышел из Ичери Шехер как раз возле Девичьей башни. Темная, почти черная башня эта – самый древний символ Баку. В ней удивительно соединяются свойственная древним постройкам массивность и в той же мере присущее им загадочное изящество. Никто не знает, сколько ей лет. Археологические раскопы, окружающие ее и давно уже превратившиеся в самостоятельные музеи, обнажают толщи такой древности, что нелепо даже говорить о точной дате ее постройки. Во всяком случае, ширваншах Ахситан I (1160–1196), имя которого куфическими буквами 14 начертано на ее стенах, лишь поновил древнюю кладку башни, которая изначально была воздвигнута как колоссальный храм и форпост огнепоклонников задолго до ислама и до христианства. Как оборонительное сооружение, своего рода форт у стен Ичери Шехер, башня может вместить в себя 200 воинов, способных выдерживать многомесячную осаду. И в то же время эта суровая твердыня есть средоточие любовного мифа Баку. Легенда о шахе, который влюбился в собственную дочь и, преступно домогаясь ее взаимности, заточил ее в башне, с крыши которой она, не выдержав позора, бросилась вниз – лишь самый расхожий из мифов, окружающих башню. Другой, гораздо более поэтичный – о дочери шаха и о рыбаке, который приходил к ней прямо по морю (море тогда подступало к самой башне) и поднимался к возлюбленной по сброшенной вниз веревке… Казалось бы, им нужно лишь наслаждаться любовью и верить в то, что черные дни их разлуки пройдут. Но шах был хитер. Он сеял сомнения в сердце дочери. Он говорил: «Простой рыбак не может любить шахскую дочь, ибо никогда не постичь ему тайной красоты ее души. Не тела, а души. И вовсе не ты нужна ему, а мое царство!»

А к рыбаку подходили специально подосланные люди из простонародья и говорили: «Брось! Может ли шахская дочь любить тебя? Она лишь тешится тобой и забудет тебя ради богатого жениха, как только освободится…» Но рыбак не слушал их, он верил в свою любовь и в любовь своей возлюбленной, и эта вера помогала ему доходить по волнам до самой башни. Однажды он пришел и увидел, что его возлюбленная грустна. «Вправду ли любишь ты меня?» – спросила шахская дочь, измученная намеками отца. «Мне трудно доказать любовь свою в твоей темнице, – сказал рыбак. – Но однажды все изменится и мне нечего будет бояться». – «Так он и вправду хочет царства…» – подумала шахская дочь, вспоминая слова отца, и испугалась того, что подумала. Но рыбак ничего не заметил. Как и прежде, он спустился по веревке вниз и прямо по морю пошел прочь. «Нет, он не любит меня, иначе бы не ушел так скоро!» – подумала шахская дочь, и как только ее вера перестала поддерживать рыбака, он оступился в воду. Он понял, что возлюбленная не с ним в эту минуту, и страх потерять ее проник в самое его сердце. И едва проник туда этот страх, море разверзлось под ним, как бездна, и сомкнулось над его головой. Он утонул, а шахская дочь, поняв все, что случилось, бросилась вслед за ним с крыши башни…