– Плакса это, – наконец сказал Принц. – Антон. Мякиш.

На этом пауза кончилась, лопнув, как перетянутая струна на гитаре, со звоном в ушах, хлестнув жгучим обрывком по пальцам, по голым телам, по и так растрёпанным нервам Антона. Он вскрикнул – но не только и не столько от боли предательства: Мишкино тело, о котором все забыли, внезапно стало менять цвет, подёрнулось густой сетью тёмно-коричневых капилляров, какие бывают на давно упавших с дерева осенью и уже гниющих листьях. Плотной-плотной сетью, изменяя черты, делая мёртвого человека чем-то похожим на тюк ткани, брошенный под ноги ничего не ценящим живым. Потом эта масса, казалось, шевельнулась и начала растекаться по земле, частично впитываясь в неё, частично развеиваясь в воздухе, как плотный дым.

– Ничё! – гавкнул Судак. – Скоро вернётся, тогда и продолжим.

На этом Мякиш не выдержал и побежал к стене, расталкивая не очень-то и сопротивляющихся человекообразных. Боня пытался было ухватить его за плечо, но пальцы скользнули по мокрому потному телу, рука повисла в воздухе.

Антон бежал вдоль канавы, ставя какой-то немыслимый рекорд даже не скорости – исполнения желаний. Он хотел быть где угодно, но не здесь. Не с этими людьми, если их так вообще можно называть.

– Стой, стой, гадёныш! – орал вслед Филат. – Пацаны, держите его!

Несмотря на приличный отрыв, далеко уйти не удалось: земля под ногами покачнулась как при коротком, но энергичном подземном толчке, потом небо заволокло сизым плотным дымом. Отчаянно запахло табаком, будто невидимый курильщик стоял над ними, над двором, над интернатом и всем этим миром, и выдыхал прямо вниз.

От толчка под ногами Мякиш не удержался и свалился в ров, окунувшись с головой в вонючую стоячую воду. Вынырнул, отплёвываясь: стена с Воротами была так близка и так недостижима, что он вздрогнул и вновь погрузился в смрад канавы.

Кажется, его кто-то вытащил потом. Кажется, бил. Кажется, кричал.

Он не запомнил подробностей, с неким даже удовольствием потеряв сознание.

На полу перед глазами Мякиша колыхались отсветы, блики, неясное, но давящее мерцание. То медленно, будто танцуя неспешный вальс, то резкими быстрыми вспышками стробоскопа. Хотелось не видеть этого, отвернуться и снова спрятаться в раковину бессознательного, но не получалось. Посмотреть в другую сторону? Он попытался повернуть голову, но застыл от резкой боли в затылке.

Отсветы тем временем никуда не делись, они были везде: тревожные, багровые, льющиеся от стен в меняющемся дёрганом ритме.

– Где это я? – спросил Антон вслух. С детства казалось, что произнесённое вот так, громко, важнее, чем просто мысли. Даже если никого рядом нет, это обязательно кто-нибудь услышит. И не поможет – нет, так слишком просто – хотя бы примет к сведению.

Никто и не откликнулся. Мякиш прикрыл веки, застонал и с трудом, но сел на полу, обхватив голову руками. Был он гол и бос как в момент рождения, пальцы нащупали на затылке шишку, обильно покрытую запёкшейся кровью. Провел рукой по лицу. Тоже всё разбито, отзывается иголками боли при касании.

Приоткрыл левый глаз – по ощущениям ему досталось меньше, не так заплыл. Странное какое местечко, даже по меркам интерната, и так щедрого на необычности. Квадратная комната с высоким, как и везде здесь, потолком. Двери в каждой из стен, строго по центру. Даже непонятно, куда бы они могли вести, вход-то в любое из здешних помещений только из общего коридора. Остальное пространство стен занимали подсвеченные изнутри стекла жутковатых аквариумов, внутри которых колыхалась неясная масса, но медленно и вальяжно, то пульсируя предынфарктными сокращениями гигантских сердечных мышц. Проходя через это шевеление, подсветка и давала тот странный эффект освещения комнаты.