– Да пошто я упомню фамилию? – вздохнула старушка. – Нет, не скажу. А думаю, что был это какой-то полячишко.

– Почему вы так думаете?

– А Бог его знает, – смутилась старушка, – откуда в голове такое очутилось?

– Не о Крачковском ли шла речь? – подсказал Вирхов.

– Похоже. Крачковский? Имечко-то шляхетское… Нет, врать не буду, фамилию не припомню. Да и про заказ не говорила, все отмалчивалась, чего шьет… А вот что пришло мне на ум – я тогда над ней посмеивалась, так, по-доброму, – дескать, не хватит ли в старых девках сидеть, нельзя ли за денежного полячишку замуж выйти?

Женщина вздохнула и задумалась, видимо, представив мысленно свою Аглаю.

– И не уродом была девка, да работящая. Почему нет?

– И что ответила вам Аглая? – спросил Вирхов.

– Стала надо мной, старой дурой, насмехаться. Говорила – он похож на бочонок, поставленный на две кривые оглобли.

– Длинноногий, значит. – Вирхов не заметил, как машинально начал подкручивать кончик своего пшеничного уса. – С брюшком. А лет, лет ему сколько? Не говорила?

– Про лета не упоминала, – покачала головой старушка. – Только я думаю, если б он моложе ее был, она бы сказала. Значит, по возрасту подходил. Или постарше ее.

– А где живет, не упоминала, как познакомилась?

– Нет, батюшка, ничего не знаю. Может, на гуляньях в Екатерингофском – раза два она там была. А так все с иголкой сидела.

Карл Иванович встал и начал расхаживать за спиной посетительницы. Пауза затянулась. Молоденький кандидат Павел Миронович Тернов проскользнул в дверь и замер, встав у широкого подоконника, где лежали вещественные доказательства, проходившие по другим делам: фомка – воровской лом – да пузырек с темной жидкостью.

Старушка оглянулась и через плечо спросила:

– А вы, батюшка, уж не полячишку ли в убийстве подозреваете?

Вирхов остановился.

– А когда Аглая должна была богатый заказ выполнить? Не к Пасхе ли?

– Чего не знаю, того не знаю, – огорчилась старушка, – кабы знать заранее, что такая беда грянет, поспрошала бы и вдоль и поперек, а так не полюбопытничала, грешна… Хотя погодите… Аглаша обещала мне на огородишке помочь – вот на будущей неделе, говорила, посвободнее буду. Верно, к Пасхе и должна была управиться.

– А не было ли у Аглаи другого сердечного дружка на примете? – И так как Лукерья не отвечала, Вирхов решил помочь ей: – Художник, например, что выше этажом жил? Про него Аглая ничего не говорила?

– Хвалила его, она у него по хозяйству хлопотала, да и жалела очень. Иной раз, говорила, затемно работает, поесть забывает. Если бы не Аглаша, так и с голоду помер. Но чтоб замуж ее звал, речи не было. – И так как Карл Иванович слушал внимательно, не перебивал и сердечными делами покойной племянницы явно интересовался, Лукерья Христофоровна совсем разоткровенничалась: – А кто их знает, дело молодое. Денег у него не брала, я спрашивала, да он и не предлагал. На еду, правда, давал да подарки делал, то шаль, то сережки позолоченные подарит. Не обижал он ее, не слышала…

– А какие отношения были у вашей племянницы с хозяйкой, Матильдой Яновной?

Вирхов намеренно избегал в разговоре употреблять слово «покойная».

– В гости к друг другу ходили. Матильда-то женщина одинокая, скучно ей. Родни в Петербурге никакой. Дом от покойного мужа достался, вдовеет она давно, бездетная. Нет, хозяйка Аглашу жаловала, за чистоплотность уважала, заказчиков ей приискивала.

– Спасибо, Лукерья Христофоровна. – Вирхов чувствовал исчерпанность допроса, ничего более свидетельница сообщить ему не могла. – Я распоряжусь, чтобы вас до вашего дома доставили, а то вам далеко добираться.