– Ух ты! Здесь явно любят музыку!

Эмма подошла к стене – как раз к той, которая была покрыта пластинками, словно рыба – чешуей. Мне как-то вдруг сразу разонравился этот эксцентричный декор.

– А где ее не любят? – буркнул я.

– Но не каждый же оклеивает музыкой стены!

– Я в основном люблю всякое старье.

– Я тоже! – отозвалась она. – Мне не нравятся эти новые группы с громкими гитарами и длинными волосами.

Она посмотрела на «Битлз» и сморщила нос.

– Эта вышла… сколько-сколько? Пятьдесят лет назад?

– Ну да, я же говорю: старье. Но ты никогда не говорила, что так уж любишь музыку.

Она прошлась вдоль стены, ведя рукой по конвертам, внимательно разглядывая обложки.

– Я столько о тебе не знаю… но хочу узнать.

– Понимаю, о чем ты, – сказал я. – Мы в чем-то очень хорошо друг друга знаем, а в чем-то – как будто только что познакомились.

– Вообще-то мы были очень заняты, – усмехнулась она. – Пытались не погибнуть, спасали имбрин и все такое. Зато сейчас у нас появилось время для себя.

У нас есть время… Всякий раз при этих словах электрический разряд новых возможностей кольцами расходился у меня в груди.

– Поставь мне что-нибудь, – Эмма кивнула на стену. – Любую, какая тебе больше нравится.

– Даже не знаю, есть ли у меня любимая, – с сомнением протянул я. – Их так много…

– Я хочу потанцевать с тобой. Поставь ту, под которую хорошо танцевать.

Она улыбнулась и стала дальше рассматривать комнату. Я подумал немного, потом взял «Harvest Moon» Нила Янга. Вынул из конверта, поставил на вертушку и аккуратно поместил иголку в бороздку между третьей и четвертой песней. Раздался теплый треск, и заиграл заглавный трек альбома, такой томительный и нежный. Я надеялся, что Эмма придет ко мне, на середину комнаты, где я немного раскидал вещи, чтобы можно было потанцевать, но она вместо этого подошла к стене с картами. Там были слои и слои карт – карты мира и городов, схемы метро, складные карты из старых выпусков «Нэшнл Джиографик».

– Это просто удивительно, Джейкоб!

– Я часто представлял себе, что нахожусь не здесь, а где-то еще… – сказал я.

– Я тоже, – сказала она.

Эмма подошла к стоявшей у стены и застеленной одеялом кровати и взобралась на нее, чтобы получше рассмотреть карты.

– Иногда я вспоминаю, что тебе всего шестнадцать, – сказала она. – Ну, то есть на самом деле шестнадцать. У меня от этого голова пополам раскалывается.

И она с удивлением посмотрела на меня.

– Почему ты это сказала?

– Не знаю. Это просто странно. Ты не выглядишь всего на шестнадцать.

– А ты не выглядишь на девяносто восемь.

– Мне всего восемьдесят восемь!

– Ладно. На восемьдесят восемь ты выглядишь.

Она засмеялась и покачала головой, потом снова посмотрела на стену.

– Иди сюда, – сказал я. – Потанцуй со мной.

Она, кажется, не услышала – как раз дошла до самой старой части экспозиции, которую мы сделали еще с дедушкой, когда мне было лет восемь или девять. Все карты здесь были нарисованы – на чем попало, от миллиметровки до картона. Множество летних дней мы с ним провели за этим занятием: изобретали картографические символы, изображали странных созданий на полях, а бывало, что и переделывали вполне реальные ландшафты, рисуя поверх свои собственные, выдуманные. Когда до меня дошло, на что она смотрит, мое сердце упало.

– Это же почерк Эйба? – спросила она.

– Мы вместе делали разные штуки. Он был моим лучшим другом.

– Моим тоже, – кивнула она.

Ее палец скользнул по написанным им словам – озеро Окичоби, – а потом она отвернулась и слезла с кровати.

– Но это было очень давно.

Она подошла ко мне, взяла меня за обе руки и уткнулась мне головой в плечо. Мы начали мерно раскачиваться под музыку.