Каждый раз, когда мы чувствуем это сладостное желание, эту жажду помочь миру, мы сажаем в себе совершенно особенные семена. Это жажда, которую ангел испытывает постоянно, и это семена нашего пребывания среди ангелов и нашего превращения в них. Это семена для тех особых моментов, когда вы чувствуете, что сидите рядом с ангелом в самом раю.

Не так уж трудно найти такие семена. Просто оглянитесь вокруг в самолёте под названием «мир» и любите тех, чьи жизни иногда так же трогательны, как и наши собственные.

Чтобы понять всё о семенах, которые вы должны посадить, чтобы муж проявлял к вам больше чувств, вам надо по достоинству оценить дубы.

Значительную часть времени своего обучения я провёл в маленьком традиционном буддийском монастыре, основанном монгольскими беженцами после Второй мировой войны прямо в центре Нью-Джерси. Он был построен в старом монгольском стиле: с высокой крышей, переходящей в башню, увенчанную традиционными золотыми балками. Повсюду вокруг монастыря стояли очень старые дубы, толстые и высокие.

Однажды ночью пронёсся разрушительный ураган и вырвал дерево рядом с монастырём. Оно упало прямо на крышу высотой примерно в 9 метров, и на следующее утро вся наша маленькая команда монахов стояла на дорожке и смотрела вверх.

– Нам нужно будет отпилить верхушку, – объявляет настоятель. – А потом медленно опустить ствол, чтобы он не повредил окна и стены.

Монахи дружно кивают. Это довольно необычная компания, прямо как из степей Центральной Азии пятнадцатого века, все старше 75 лет. Отшельник Зунгру, которого мы редко видели за пределами его монашеской кельи, спокойно произносит:

– Конечно же, дерево должен отпилить монах, наименьший по старшинству.

Я вздыхаю. «Монах, наименьший по старшинству» – это практически моё второе имя: я на 50 лет моложе самого молодого из них. А монгольские подростки не стоят в очереди, чтобы принять монашеские обеты, в то время как можно прыгнуть в машину субботним вечером и меньше чем через два часа уже танцевать в одном из истсайдских клубов Нью-Йорка.

– Сделаю, – говорю я и достаю старую и безобразную бензопилу. Помогая себе одной рукой, я взбираюсь по очень высокой лестнице, устраиваюсь на краю монастырской крыши и дёргаю за шнур мотора бензопилы, стараясь не запустить самого себя в полёт. Потом цепляюсь за верхние ветки, зажимаю ноги между ветками и стволом, поднимаюсь и пилю. Через три минуты мои ноги трясутся от напряжения и страха. Терпеть не могу высоту.

– Ха-ха, – смеется Зунгру где-то там, внизу. – Посмотрите-ка на мистера Пик-пик.

Я бросаю на него недобрый взгляд. «Пик-пик» – это тибетское обозначение слова «размазня», и он называет меня «мистер мягкие ножки».

Я заканчиваю через 3 часа. Мы аккуратно спускаем дерево с крыши, и я спрыгиваю с лестницы. Внизу, на дорожке, я нахожу маленький жёлудь. Я поднимаю его, смотрю, как он катается у меня на ладони, и вдруг вижу, каким он будет, когда вырастет, может быть, лет через сто: огромным, высоченным дубом.

И я представляю себе другой ураган в будущем, и это новое дерево, падающее на монастырь, и себя, спустя целый век всё ещё «монаха, наименьшего по старшинству», взбирающегося на крышу, чтобы его пилить. Рявкнув, я швыряю жёлудь прямо на середину улицы, туда, где ему никогда не удастся пустить корни.