Я не знала, как с ним объясняться, и просто показала на замок да покрутила ключом. Желтолицый понимающе закивал и через минуту вернулся с инструментом. Когда «собачка» поддалась, он пожал мне руку и представился:
– Бо Вэн.
Мне захотелось экзотики, я назвалась Клеопатрой. Китаец не удивился, пожелал спокойной ночи, а через два дня я отправилась в путешествие и забыла о его существовании. Но не о существовании месяца, светившего по ночам в моё окно весьма романтично.
Что такое собственный дом и с чем есть собственный дом, как его принимать, как не пересолить это блюдо и лучше подать к столу, постигала я постепенно. Дом стоял на окраине, метро к окраине ещё не подвели, но планы насчёт метро где-то как-то витали в умах государственных мужей: государственные мужи вспоминали периодически о своём народе – правда, сейчас был снова не тот период.
В доме моём почти не было мебели – зато были: простор, вид из окна и полное отсутствие внешних раздражителей типа мужчин и сходных с ними по менталитету двуногих. Впрочем, женщины тоже не водились, женщины вообще исчезали как вид – по крайней мере, так мне казалось.
В тот период существования я ушла в подполье. Не то чтоб очень уж позволяли средства, вовсе нет… Они, пресловутые средства, скорее «обязывались» оправдать определённую цель в (не)далёком (не)светлом будущем… правда, какую именно, я точно определить затруднялась. «Подполье» сводилось, если так говорят по-русски, к приведению собственной персоны и её составляющих в изначальную структуру, не слишком искажённую внешними раздражителями самых разных типов, а также к мелкому ремонту. Я научилась менять в вялотекущих кранах прокладки и делать кое-что ещё – не менее важное, нежели возвращение самой себе своей же собственной изначальной структуры. Впервые в жизни я неспешно передвигалась по супермаркетам, выбирая глиняные чашки определённой формы, покупала плетёные стулья, книжные полки, мохнатые коврики для ванной, освежители воздуха, пепельницы, и это меня не злило, а, наоборот, придавало странного спокойствия. Всё прежнее осталось в прошлом веке, новый же только начался: в новый век нужно входить только с красивыми глиняными чашками определённой формы – так мне, по крайней мере, тогда казалось. И я входила в квартирку, чтобы смотреть вечерами на месяц, прикидывающийся луной, и это было почти романтично.
Я никому не звонила; я не представляла, о чём можноговорить с кем-то по телефону, поэтому отсутствие последнего не тяготило. Единственным следствием земной тяги оставалась инфляция – впрочем, мы держали нейтралитет, легко обходясь друг без друга… (о, год две тысячи ноль-ноль неважный, где ты теперь, в чьих осознанных сновидениях?)
Я просыпалась, долго лежала в спальном мешке (с кроватью тоже был нейтралитет), варила кофе и смотрела в окно. Я могла простоять так полдня, не заметив ни ускользающих минут, ни окна: наблюдая за течением времени, я возвращала себе свою изначальную структуру, не ведая, что никакой структуры не существует в принципе. Иногда я покупала чёрное пиво и слушала этюды Шопена – я до сих пор не уверена, есть ли что-нибудь лучше, чем этюды Шопена под чёрное пиво или даже без него.