Впрочем, что интересного я находил в ней все это время? Даже после того, как до меня дошел проверенный слух о том, как после нашего визита Екатерина Ивановна бранилась с матерью, что та, не посоветовавшись с ней, отказала мне, я не испытал сожаления о содеянном.

В то время Уленька уже носила под сердцем нашего первенца Михаила, мы переехали в новый дом и строили себе дачу в Павловске.

Благодаря Уленьке наш дом постепенно приобретал славу светского салона, хотя под его крышей так и не поселилась чопорность и холодность. Но самое главное – я еще больше сблизился с людьми искусства, многие из которых полюбили бывать у нас. Сам академик акварельной живописи, муж сестры Карла, Юлии, Петр Соколов, как-то сделал весьма удачный портрет с Уленьки, сообщив, что писал ее девочкой, а теперь желает изобразить баронессу такой, какой она стала, – милой и простой, с букетом цветов, который в тот день она принесла с собой с прогулки. Великий Карл обожал заходить к нам без предупреждения, играя с детьми и весело болтая с Уленькой, да всех и не упомнишь.

Я отложил перо, когда моя младшая – Машенька – неожиданно распахнула дверь в кабинет, закричав с порога, что из конюшни опять пропал ослик, на котором так любили кататься дети. За Машенькой семенила, переваливаясь, точно старая утка, нянька. Вообще-то, нянька не должна была допускать, чтобы дети без сопровождения взрослых проникали в кабинет или, упаси боже, мастерскую, но разве ж уследишь, тем более когда старше ее всего-то на год Мишка летит в одну сторону, а Маша в другую.

Взяв малышку на руки, вместе мы спустились во двор. Как и следовало ожидать, вся семья – Карл и недавно приехавшая Лена – собралась у конюшни.

– Надо бы следы поискать, – деловито предложил смешной в своей детской серьезности Михаил. – Может, Жорка рисует его где-нибудь за домом, – Жорка, или Георгий, сын одного моего дальнего родственника, вот уже с полгода жил у нас, действительно увлекался живописью, отдавая предпочтение пейзажам и изображениям живности.

– За домом уже искали, к тому же Георгий с утра к приятелю в соседний дом отпросился. Не на осле же он туда поехал? – с недоумением уставилась на нас Уленька.

– Я побегу. – Машенька попыталась высвободиться, но я обнял егозу, взяв ее на руки.

– Незадача, – почесал в затылке Карл, – цыгане свели?

– Цыгане скорее бы коней свели, вот какие красавцы нынче у Петра Карловича позируют, – улыбнулась Леночка.

– Да уж, на цыган не похоже, – я беспомощно оглядел стойла.

– Дворника нужно спросить, его дело – за двором доглядывать. Вот если бы в доме что потерялось, тогда… – нянька придвинулась к Мише, вытерев подолом его вечно сопливый нос.

– Дворник с утра пьян и спит в людской, – пожала плечами Уленька, – впрочем, я спозаранку в город выезжала. А никто, часом, не слышал, не было ли похорон где-нибудь поблизости?

– Как же, было-было! – затараторили дети.

– Ну, тодыть все ясно, – сразу же заулыбалась нянька. – Тоды он к процессии пристроился, окаянный, такая уж у него прихоть. Чуть заслышит похоронный марш, тут же из стойла вон, и покуда покойника до кладбища не проводит, нипочем домой не вернется.

Все рассмеялись.

– Вот если не вернется серый по собственному желанию, я с дворника да и с тебя за беглеца ушастого взыщу. Мне, может быть, еще сегодня лепить желание придет, что я тогда буду делать? Пьяного дворника вместо осла ваять?

– Ваяй, ваяй, коли твоей модели к вечеру не обнаружится, я тебе нескольких академиков, так и быть, позировать сосватаю, – залился добродушным смехом Карл, – они точь-в-точь твой осел. Только без музыкального слуха, уж не обессудь.