– Может, что-то надо усовершенствовать, – горячо поддержала его Ева.

И посмотрел Бог на сломанную ветку, валяющуюся под ногами Адама, на растерзанный лист, оторванный от целого и одиноко лежащий на земле, и сказал уже не печально, а угрожающе:

– Переделать вы хотите? Усовершенствовать? Что усовершенствовать? Совершенное творение мое?..

И, не ожидая ответа от них, склонивших головы, сказал уже просто, смиренно, как бы приняв свершившийся факт:

– Ну что ж, переделывайте. Совершенствуйте. – В глазах Бога зажглись озорные огоньки. – И сами в своем совершенстве поживите… Только тут – нечего вам делать, тут и без вас хорошо. Совершенно, – сказал Бог с каким-то скрытым смыслом. – Идите на Землю, там и совершенствуйте творение мое, как хотите…

И добавил, уходя:

– Нечего Рай портить…

И произнес совсем уже тихо, ни к кому не обращаясь:

– Землю уродуйте…

…Земля была пустынна. Повсюду, куда простирался взор, – пустота, безлюдье. Только два человека на всей планете были в это мгновение – Адам и Ева. И осознание этого одиночества вошло в их кровь. Одиночества на планете, огромной и бесконечной…

И это одиночество не покидало их уже никогда. Ни их. Ни детей их. Ни детей их детей. Как будто через кровь, с молоком матери будет передаваться оно от человека к человеку, от поколения к поколению. Одиночество – среди людей. Одиночество – наедине с собой. Одиночество во Вселенной. Оторванность от целого. Потому что они и были оторваны от целого. От творца, создавшего их по образу и подобию своему. От природы, как единого и прекрасного целого…

И много лет спустя умирающая Ева, лежа на смертном одре, окруженная детьми и внуками, в очередной раз поразится этому непроходящему ощущению своего одиночества и вспомнит почему-то сорванный ею с дерева лист, оторванный от целого, изуродованный ее проснувшимся любопытством… И посмотрит на детей и внуков своих, в каждом увидев этот лист… Но – поздно уже будет что-то менять. И только вспомнит она: «И будете вы – как Бог» и заплачет тихо последними своими слезами над ошибкой своей и над Божьим проникновенным: «Неслухи вы, неслухи…»

Но сейчас, в одиночестве этом, как будто бы испугавшись глобального какого-то ощущения малости своей, уязвимости своей в масштабах этой планеты, Адам, бодрым голосом, каким и будут потом во все века говорить мужчины со своими женщинами, пытаясь скрыть страх и неуверенность, сказал:

– И правильно сделали, что из Рая ушли…

И сам смутился от этого «ушли», потому что – разве уходили они? Разве был у них выбор – быть там или уйти? Их выставили из Рая, как нашкодивших детей, какими они и были. Но только разве нашкодившие дети хотят признаваться в том, что были неправы?..

Но Ева помогла ему, помогла, охотно поддакнув ему, поддержав его мысль, чтобы скрыть от самой себя ощущение своей вины, ошибки своей, когда взяла она в руки яблоко и Адаму его предложила. И теперь по глупости своей, сидит тут в одиночестве на огромной этой и такой страшной этой огромностью планете.

– Мы здесь будем как Боги, Адамчик, как Боги, – заговорила она быстро, как бы уговаривая себя и его. Как с малым дитем разговаривала, успокаивая его, поглаживая. Как и будут потом все женщины на этой планете разговаривать со своими мужчинами, делая вид, что не замечают их слабости и сомнений.

– И правильно, что ушли. Правильно, – продолжила она все так же успокаивающе. – Зачем нам этот Рай… Нам и тут будет хорошо…

Но слова ее не успокоили Адама.

То, что он чувствовал сейчас – было страшно и огромно. После Рая, где он был частью прекрасной и совершенной картинки, частью прекрасного пейзажа, частью целой и законченной системы, элементом ее, гармонично вплетенным во все сотворенное Богом, – защищенным и любимым, – пустота, оторванность и беззащитность были так огромны, что хотелось свернуться комочком и заскулить, как скулят брошенные щенки, призывая мать. Но только разве мог он, мужчина, показать настоящие свои чувства перед женщиной?