– Деньги – главное.
– Деньги – главное.
– Деньги – главное…
…Он был Вездесущим и Всемогущим.
Он существовал везде и мог все.
Он был – Бог.
Он был любовью – безусловной и всеобъемлющей.
Он просто любил и поэтому давал желаемое…
Капля Бога
…Рука никак не хотела попадать в рукав, и Марина с раздражением, еще в полусне, все тыкала и тыкала рукой в невесть куда подевавшийся рукав, и в голове еще звучало это непонятное: «Вспомни каплю, вспомни каплю…», – когда будильник зазвонил, зазвонил звонко и противно, как могут звонить только будильники, и она раздраженно хлопнула по нему рукой, так и не вдетой в рукав халата, и встала, подумав в очередной, немыслимо какой раз, как думала каждое утро: и кто только придумал эти будильники, голову бы этому уроду открутить…
Она ненавидела будильники, ненавидела утро за то, что нужно было вставать, именно НУЖНО было вставать! – когда вставать совсем не хотелось, а больше всего хотелось, как сегодня, – в зимний морозный день – лежать под одеялом, уютно свернувшись калачиком, и грезить в полудреме, находясь где-то в хороших снах, ощущениях тепла и безопасности…
Вадим заворочался, но не открыл глаза, только потянул на себя одеяло, собираясь укутаться еще больше и продлить сон, и она, поняв все его ухищрения, потянула одеяло на себя, и сказала, громко, четко – чтобы не дать ему уснуть:
– Пора вставать, нечего укутываться!..
Сказала она это, как солдафон, жестко и холодно, потому что надоели ей его ежеутренние попытки еще немного полежать, понежиться под одеялом, когда нужно было вставать, будить детей, собираться на работу.
И опять раздражение поднялось в ней, как волна, раздражение всем: и этим утром, и халатом, который никак не хотел надеваться, и Вадимом, и этим непонятным: «Вспомни каплю…»
Ей снилось это уже не первый раз. И каждый раз она не запоминала это. Это – снилось ей, и было чем-то большим, чем-то очень большим, непонятным, и каждый раз просыпаясь после такого сна, она несколько секунд лежала в неподвижности, почти не дыша, боясь вспугнуть эти ощущения и желая поймать их, чтобы понять: что же ей в конце концов снилось.
Этот повторяющийся сон тревожил ее, тревожил своей непонятностью и своей повторяемостью. Ничего хорошего не было в том, что он повторялся, она это знала четко.
Еще в детстве преследовал ее такой же повторяющийся сон. Снился он ей каждый раз, когда она болела и у нее поднималась температура. Снился он ей в бреду, и был, наверное, результатом горячечного бреда, но волна эта, мощная и страшная, которая обрушивалась на нее в этом сне, – на нее, малюсенькую, и невидную, как песчинку, – была неминуемой. И такой обреченной и страшно одинокой чувствовала она себя всегда в этом сне. Такой крошечной – и бессильной что-то изменить.
И она, болея в детстве часто, потому что слабые были у нее миндалины, и ангины у нее были постоянно, пока папа однажды не настоял и ее не положили в больницу и не удалили миндалины – всегда боялась своей болезни. Боялась, когда начинало болеть горло и поднималась температура. Боялась, потому что знала, что этот страшный сон, в котором она была обречена быть погребенной под этой мощной волной, будет ей сниться и сниться…
Ничего хорошего нет в повторяющихся снах, – это вынесла она из своего детства. Но сколько ни прислушивалась к себе – ничего страшного или плохого не было в ее ощущениях после этого сна. Но непонятное это: «Вспомни каплю, вспомни каплю…» – тревожило и напрягало…
…Халат был надет. Чайник поставлен на плиту. Она умылась и причесала волосы, и, уже полностью проснувшись и входя в ежедневный свой ритм – простраивала в голове весь свой день, в котором много всего нужно было успеть, и иногда голова шла кругом – как можно все это успеть и сделать. И поэтому еще большее раздражение почувствовала она к Вадиму: ему что – ему лишь бы подольше в постели поваляться и поменьше забот на себя взять. А остальное – все она, все она…