– Шел бы спать, парень, – сказал он наконец. – Праздник нынче, ну и празднуй.

– Наблюдать надо, дядя Коля, – сказал я, предчувствуя, что обстановка изменилась и не обошлось без воли шефа.

– Наблюдают, – сообщил дядя Коля. – А тебя пускать не велено.

– Почему? – я разыграл удивление просто для того, чтобы выудить у дяди Коли информацию.

– Самовольный стал, – пояснил вахтер. – Доверия тебе нет. Телескоп – машина точная.

Я повернулся и пошел, поздравив дядю Колю с праздником, на что тот отозвался как-то невнятно, чем-то вроде «на посту не пью». В двух метрах от башни телескопа было темно, как в дальнем космосе, – огни в поселке погашены, луна еще не встала. Только звезды глядели сверху и сокрушенно подмигивали – что, не повезло?

А почему не пойти на Шмидт? – подумал я. Купол полуметрового телескопа системы Шмидта – с зеркалом и коррекционной линзой – казался крошкой после громады Четырехметрового. Вахтера здесь не полагалось, узенькая дверь была распахнута настежь, как разинутый люк маленького звездного катера – юркого и быстрого. С непривычки здесь негде было повернуться, и я шарил в темноте, натыкаясь то на цилиндр противовеса, то на стул, поставленный в самом проходе, то на покрытую чехлом приставку телевизионной системы.

– Осторожнее, молодой человек, не наступите на меня, – сказал тихий высокий голос, я его не сразу узнал – не ожидал застать здесь Абалакина. Говорили, что шеф теоретиков наблюдать не умеет и не стремится. Согнувшись крючком, Абалакин сидел на низком стульчике в углу, подальше от телескопа и приборов.

Я услышал характерный щелчок и завывающий звук протяжки – оказывается, Абалакин включил автомат и снимал одну и ту же звезду на короткой выдержке. Должно быть, собирался вести фотоэлектрические измерения – искать быстрые переменности блеска.

– Присаживайтесь, – предложил Абалакин тоном радушного хозяина. – Хотите пить?

Он протянул мне термос, и я отхлебнул обжигающий напиток – это оказался крепчайший кофе, горький как полынь, у меня запершило в горле, я закашлялся. Но голова неожиданно стала ясной, как небо над куполом.

– Что вы снимаете? – спросил я.

– Новую Хейли. Хочу вашему шефу конкуренцию составить.

Новую Хейли! Я не пошевелился, до меня не сразу дошло, что это МОЮ звезду Абалакин сейчас щелкал на короткой выдержке. Везение казалось слишком невероятным, чтобы я поверил.

– Шучу, конечно, – сказал Абалакин. – Какой из меня конкурент? Михаилу Викторовичу нужны спектры, а мне достаточно кривой блеска. Хочу ребятам задачку подсунуть – развитие оболочки Новой после вспышки… Дайте, пожалуйста, кассету. Справа от вас, на столике.

Я протянул руку и, не глядя, взял холодную кассету с новой пленкой. Абалакин между тем достал отснятую и спрятал в карман. Он заглянул в искатель, проверяя, не ушел ли объект, и пустил новую серию.

– Видно? – спросил я, стараясь не выдать волнения.

– Что? – не понял Абалакин. – Ах, это… Видно, почти на пределе. Хотите поглядеть? Там в центре желтоватая звездочка.

– И все? – спросил я с наигранным разочарованием.

– Все, – подтвердил Абалакин. – Слишком далекая звезда, даже в максимуме не очень-то яркая.

Я посмотрел в искатель. Пришлось нагнуться, вывернуть шею. Долго в таком положении не выдержать, а что я смогу разглядеть за минуту-другую? В темно-синем блюдечке («А засветка поля зрения здесь сильнее, чем на Четырехметровом», – подумал я) плавало несколько неярких звезд. Посредине я разглядел нечто очень слабое, неощутимое, как огонек свечи на вершине Медвежьего Уха.

Я не почувствовал мгновения прибытия, все произошло очень быстро, как в любительском фильме с трансфокатором. Я не заметил, как изменилась звезда, – не обратил внимания. Но зеленая моя планета все так же плыла по своей орбите справа от звезды, и сначала мне показалось, что ровно ничего не изменилось за две ночи. Но это был обман зрения, просто я еще не вгляделся. Потом я увидел.