– П-привет! – еле разлепляя губы, произнес он.

– Ух ты какой шустрый! – Сестричка засмеялась. – Не успел глаза открыть – и сразу «привет».

Алексей хотел поднять голову, но что-то мешало. И тело опоясывал жесткий панцирь.

– Тише, тише! – испугалась девушка. – Юрий Михалыч!

Подошел врач.

– Как зовут? – осведомился он, заглядывая в медкарту.

– Леша… Алексей Бодров… Константинович.

– Верно! – улыбнулся врач. – В паспорте так и сказано. Имя ты свое не забыл. Покажи, какая правая рука, какая левая, – и удовлетворенно хмыкнул, когда Алексей показал.

Потом он поводил у него перед глазами указательным пальцем и похлопал по плечу:

– Не горюй, мужик, жить будешь!

– Ч-что со мной?

– Пустяки – три ребра сломаны, синяки-ссадины да сотрясение мозга. Вот позвоночник ушиблен… но, даст бог, и это преодолеем.

Врач отошел к стонавшему соседу, а к койке Алексея подошла другая сестра, постарше, и стала устанавливать капельницу.

– Какое сегодня число? – Он уже произносил слова довольно сносно.

– Тише ты, не мешай.

– Ну какое число, – ныл он.

– Отстань ты, ну двадцать первое.

«Двадцать первое марта, – подумал он, – это значит, что я здесь три дня».

Потом уже хорошенькая сестричка Наденька рассказала ему, что нашли его при выходе из подвала на лестнице всего избитого. Он был без сознания.

– Как же вы попали в ту парадную?

– Не помню. – Он отвернулся к стене.

Надя приглядывалась к нему внимательно. На бомжа этот мужчина не был похож. И тетя Дуня из гардероба, куда сдавали одежду больных, сказала, что одет Бодров, конечно, так себе, но чисто.

– Хочешь, я к тебе домой позвоню? Волнуется жена-то небось, тебя три дня как нету.

– Я телефон забыл, – резко ответил Алексей.

– Да, при сотрясении мозга это бывает. Но ты не волнуйся, я номер выясню.

– Не надо! – вскричал он и добавил, успокаиваясь: – Не надо звонить, очень тебя прошу. Не волнуется жена за меня совсем. Мы с ней разошлись.

– Ну что ж, всякое бывает. Ты, значит, так от нее и ушел с одним паспортом в кармане?

– Выходит, так.

Он провалялся в больнице целый месяц. Ребра зажили быстро, сотрясение мозга прошло как полагается, за двадцать дней, но врачей беспокоил ушиб позвоночника. Алексея просвечивали, возили на консультацию к профессору, но все же разрешили вставать. К нему никто не приходил, так что он здорово отощал на больничном питании. Побаливала спина, кружилась голова, а в остальном здоровье восстанавливалось. Он часто лежал молча, отвернувшись к стене, и раздумывал о своем дальнейшем житье. Жить было негде, и денег кот наплакал. Что ж, у него остался последний выход – тетя Клава. Произнеся это имя вслух, он усмехнулся. У тети Клавы был дом в деревне Лисино Лужского района. Тетя Клава в деревне не жила, и он спокойно мог воспользоваться домом пока, на время. Ему надо продержаться несколько месяцев. Самое большее – до осени, а там… будем надеяться, что все изменится.

Он сам настоял на выписке, хотя чувствовал себя неважно: с их больничными сквозняками устроили ему, кажется, воспаление легких. Когда ему выдали одежду и по описи документы, часы и бумажник, он с изумлением обнаружил, что бумажник пуст. А ведь там были деньги, много ли, мало, но это его последние. Он внимательно посмотрел на кладовщицу тетю Дуню. Она быстро сновала по кладовой и торопила его, отводя глаза.

– Тетя Дуня, а где же деньги? – громко удивился он.

– Какие деньги? – Голос ее по тембру визга напоминал только что опоросившуюся свинью.

– Три с половиной тысячи было в бумажнике.

– Откуда я знаю, где твои деньги? Может, бомжи вытащили, пока ты в подвале валялся?