Эпизод сна ярко показывает развивающийся пушкинский психологизм, который вступает в синтез с приемом проспекции, т.е. авторским намеком на то, что произойдет в будущем. Сон Гринёва похож на кошмар, который совмещает в себе впечатления от прошедшего дня («буран ещё свирепствовал», «мужик с черною бородою»); переживания, связанные с отъездом из дома (возможная болезнь отца, просьбы матушки); будущие, пока ещё неясные для героя, но уже назревающие события: намеки на бунт (мужик, который машет топором во все стороны, мертвые тела, кровавые лужи), на близкие отношения с Пугачёвым (мужик назван во сне посаженым отцом, т.е. он выполняет роль отца жениха во время свадебного обряда). Прием контраста («страшный мужик ласково меня кликал») подчеркивает противоречивость, неоднозначность будущих отношений между Петром и Пугачёвым.

– Куда приехали? – спросил я, протирая глаза.

– На постоялый двор. Господь помог, наткнулись прямо на забор. Выходи, сударь, скорее да обогрейся.

Я вышел из кибитки. Буран ещё продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввёл меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала её. На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка.

Хозяин, родом яицкий казак[15], казался мужик лет шестидесяти, ещё свежий и бодрый. Савельич внёс за мною погребец, потребовал огня, чтоб готовить чай, который никогда так не казался мне нужен. Хозяин пошёл хлопотать.

– Где же вожатый? – спросил я у Савельича.

«Здесь, ваше благородие», – отвечал мне голос сверху. Я взглянул на полати и увидел чёрную бороду и два сверкающие глаза. «Что, брат, прозяб?» – «Как не прозябнуть в одном худеньком армяке!

Обращение „брат“ к мужику подчеркивает простоту, отзывчивость и желание Петра позаботиться о человеке, который сопроводил его на постоялый двор. Это кажется мелочью, но для простого люда такое отношение благородного дворянина считалось милостью, хотя сам Гринёв не видит в своих действиях ничего неприемлемого, он даже подносит провожатому чашку чаю, для него это обычная вежливость. На самом деле такое поведение удивительно: молодой барин не должен так себя вести. Пушкин же создает образ благородного юноши, который не гнушается услужить обычному казаку и оказывается настолько близок к народу, что обращается к провожатому как к равному себе: „Что, брат, прозяб?“

Был тулуп, да что греха таить? заложил вечор у целовальника[16], мороз показался не велик». В эту минуту хозяин вошёл с кипящим самоваром; я предложил вожатому нашему чашку чаю; мужик слез с полатей. Наружность его показалась мне замечательна: он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В чёрной бороде его показывалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были обстрижены в кружок; на нём был оборванный армяк и татарские шаровары. Я поднёс ему чашку чаю; он отведал и поморщился. «Ваше благородие, сделайте мне такую милость,– прикажите поднести стакан вина; чай не наше казацкое питьё». Я с охотой исполнил его желание. Хозяин вынул из ставца[17] штоф и стакан, подошёл к нему и, взглянув ему в лицо: «Эхе, – сказал он, – опять ты в нашем краю! Отколе Бог принёс?» Вожатый мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: «В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком – да мимо. Ну, а что ваши?»

– Да что наши! – отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор. – Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит: поп в гостях, черти на погосте.