– Я запрещаю тебе это, Эль-Кадур!

– Но, синьора…

– Приказываю тебе повиноваться, слышишь?!

Араб опустил голову, и из-под ресниц его полузакрытых глаз медленно скатились две крупные слезы.

– Да, – произнес он глухо, – я забыл, что я раб, а рабы обязаны повиноваться.

Молодая девушка подошла к нему и, положив на плечо свою маленькую белую руку, задушевно сказала:

– Повторяю: ты не раб мне, а друг.

– Благодарю, синьора, – тихо проговорил араб, низко склонившись перед своей госпожой. – Я буду делать все, что ты прикажешь, но клянусь тебе, что размозжу голову этому турку, если он победит тебя!.. Не можешь же ты запретить своему верному рабу отомстить за тебя в случае, если ты пострадаешь от руки врага?.. Что будет мне за жизнь без тебя!

– Хорошо, мой верный друг, если я умру, делай тогда, что хочешь… Ну, а теперь пора уходить. Скоро начнет рассветать, и тогда тебе трудно будет вернуться в турецкий стан. Иди.

– Иду, иду, синьора, и узнаю, куда девали синьора Ле-Гюсьера. Клянусь тебе в этом!

Они оба вышли из каземата и вернулись на бастион, где все усиливался и усиливался гул колубрин и треск мушкетного огня.

Приблизившись к синьору Перпиньяно, руководившему мушкетерами, молодая девушка, превратившаяся опять в капитана Темпесту, сказала ему:

– Прикажите прекратить на несколько минут стрельбу: Эль-Кадур возвращается в турецкий лагерь.

– Слушаю. Больше ничего не прикажете, синьора? – осведомился венецианец.

– Пока больше ничего. Впрочем, вот что еще: не зовите меня, пожалуйста, синьорой, а называйте капитаном Темпестой. Я не хочу, чтобы еще кто-нибудь, кроме трех лиц – вас, Эридзо и Эль-Кадура, – знал, кто я. Прошу вас этого не забывать.

– Слушаю, капитан, простите за забывчивость.

– Так прекратите же огонь. Всего на несколько минут. Думаю, что от этого Фамагуста не погибнет.

Когда молодая герцогиня отдавала приказания в качестве капитана своего отряда, голос ее звучал резко и повелительно, как у настоящего старого, обкуренного порохом воина-командира, не терпящего никаких возражений.

Лейтенант Перпиньяно передал распоряжение капитана Темпесты артиллеристам и аркебузистам, которые тут же прекратили стрельбу. Воспользовавшись этим временным затишьем, араб поспешно поднялся на край стены.

– Берегись же турка, синьора! – шепнул он молодой девушке, собираясь спуститься вниз. – Если умрешь ты, умрет и бедный раб твой, постаравшись, конечно, сначала отомстить за тебя.

– Не бойся за меня, друг, – отвечала герцогиня. – Я знакома с ратным делом не хуже, а, пожалуй, даже получше всех остальных защитников Фамагусты… Прощай. Удаляйся скорее.

Подавив тяжелый вздох, готовый вырваться из его груди, араб ловко начал спускаться со стены и через несколько минут исчез в темноте.

Простояв еще с минуту неподвижно на месте, молодая девушка медленно дошла до одного из уцелевших зубцов стены и под его защитой опустилась на груду мешков с землей, положив обе руки на эфес шпаги и прижавшись к ним подбородком, она глубоко задумалась.

Орудийные и ружейные залпы быстро следовали один за другим. Артиллеристы и стрелки неутомимо осыпали железом и свинцом черневшую под ним равнину. Они старались остановить смелых турецких минеров, которые с редкой стойкостью и упорством продолжали свое разрушительное дело, подвигаясь вперед и точно издеваясь над угрозами защитников Фамагусты.

– Не узнали ничего точного, капитан? – вдруг раздался возле молодой девушки голос, выведший ее из глубокой задумчивости.

Это был синьор Перпиньяно, приблизившийся к своему начальнику после того, как заставил прекратить на время огонь.