– Его дом – вон там, – сказал он нехотя, показывая рукой через залив. – На склоне горы. Чтобы попасть туда, мы должны проехать через город, который сейчас за мысом.

– Тогда я поеду. Прошу вас ненадолго извинить меня, генерал.

Хорнблауэр повернулся к Бушу – у того было наполовину озадаченное, наполовину восхищенное выражение лица простого человека, который слышит, как его соотечественник бойко говорит на непонятном языке.

– Мистер Буш, – сказал Хорнблауэр. – Я отправляюсь на берег и рассчитываю скоро вернуться. Если нет, если я не вернусь или не пришлю записку до полуночи, вы предпримете меры к тому, чтобы обеспечить безопасность кораблю. Вот ключ от моего письменного стола. Я приказываю вам в полночь прочесть адресованные мне секретные правительственные инструкции и действовать по своему усмотрению.

– Есть, сэр, – отвечал Буш. На лице его ясно читалась тревога. Хорнблауэр с внезапной радостью понял, что Буш и впрямь обеспокоен судьбой своего капитана. – Вы думаете… вам безопасно отправляться на берег одному?

– Не знаю, – с искренним безразличием ответил Хорнблауэр. – Я должен идти, и это все.

– Если тут какой подвох, мы вас вызволим, сэр, в целости и сохранности.

– Прежде позаботьтесь о безопасности корабля, – отвечал Хорнблауэр. Перед его мысленным взором возникла ужасная картина: Буш с десантом из незаменимых матросов блуждает в малярийных джунглях Центральной Америки. Он повернулся к Эрнандесу: – Я к вашим услугам, сеньор.

Лодка мягко проехалась днищем по золотистому песку за мысом, смуглые гребцы выскочили и втащили ее на берег, чтобы Хорнблауэр с Эрнандесом вышли, не замочив ног. Хорнблауэр внимательно огляделся. Город подходил к самой береговой отмели. Это было скопище нескольких сот лачуг из пальмовых листьев, лишь немногие были крыты черепицей. Эрнандес повел Хорнблауэра к домам.

– Aqua, aqua, – услышали они, приблизившись, хриплый голос. – Воды, бога ради, воды.

Возле дороги стоял шестифутовый столб, к нему был привязан человек. Руки его оставались свободными и судорожно двигались. Глаза были выкачены, язык, казалось, не помещался во рту, как у идиота. Вокруг столба вились стервятники.

– Кто это? – спросил Хорнблауэр, пораженный.

– Человек, которого Эль-Супремо повелел уморить жаждой, – сказал Эрнандес. – Один из непросвещенных.

– Он умрет?

– Это его второй день. Он умрет, когда завтра над ним засияет полуденное солнце, – безучастно ответил Эрнандес. – Так бывает всегда.

– Но в чем он провинился?

– Он – один из непросвещенных, я уже сказал, капитан.

Хорнблауэра подмывало спросить, в чем же состоит просвещение, но он сдержался. Из того, что Альварадо повелел именовать себя Эль-Супремо, это можно примерно заключить самому. И капитан без всяких возражений позволил Эрнандесу провести себя мимо несчастного. Он счел, что все его протесты будут бессильны отменить отданный Эль-Супремо приказ, а негодуя понапрасну, он только уронит свой авторитет. Он отложит действия до той поры, пока увидится с самым главным.

Маленькие улочки, грязные и зловонные, вились между пальмовыми хижинами. Стервятники сидели на крышах и в переулках дрались из-за добычи с ободранными дворнягами. Населяющие город индейцы занимались своими делами, не обращая внимания на человека, умирающего от жажды в пятидесяти ярдах от них. Все они, как и Эрнандес, были смуглые с красноватым отливом, дети бегали нагишом, женщины были либо в черных, либо в грязных белых платьях, редкие мужчины – голые по пояс, в белых штанах до колен. В половине домов, по-видимому, были лавки: одна стена отсутствовала, открывая взору выложенный на продажу товар – два-три яйца или горстку фруктов. Возле одной такой лавки торговалась покупательница в черном платье.