Улыбку проще всего было нести, как приколотую брошь. Но не следовало. Хотя бы раз в несколько секунд Даша ее сбрасывала. И снова улыбалась. Показывала, что улыбка сейчас – ее собственная. А не та профессиональная, которую им всем на сцене полагалось цеплять на лицо, чтобы на нем не проступило что-нибудь другое, неподходящее – гримасы напряжения, натуги, волнения на подходе к трудному па, досады за сорвавшийся трюк – в общем, все то, на чем фотографы так любят подлавливать спортсменов: наморщенный лоб, надутые щеки, вытаращенные глаза, оскаленные зубы. Оскаленные зубы и зубы, оскаленные в улыбке, – это не одно и то же. Балет должен выглядеть так, будто он не стоит никаких усилий.

Даша сейчас старалась выглядеть так, будто все это здесь и сейчас ей также ничего не стоит.

Они тоже старались. Она заметила, оценила. По крайней мере, старались. Улыбались. Нежно пели: «поздравляем» и «добро пожаловать». А глаза внимательные. Изучающие. Не придумывай, одернула Даша себя: это ничего «такого» не значит. Конечно, они присматриваются. Одно дело – выступать с ними как приглашенная балерина. Гостья. Другое дело – приехать, чтобы остаться. Быть отныне одной из них. Все всегда присматриваются к новеньким. Но в общем, они ей рады.

Они должны быть рады. Гастроли в Лондоне собрали несколько миллионов фунтов. И контракт для московского балета на следующие пять лет. Такой, который означал, что питерскому театру-сопернику в Лондоне на ближайшие пять лет места нет.

Они должны быть рады. Все до отвала нащелкали себе в телефоны Бэкхемов, которые пришли за кулисы – познакомится с ней. Дождались своей очереди: она обняла Дашу за талию с одной стороны, ее сильно татуированный муж – с другой. Удар вспышки. Всю неделю Даша натыкалась на это фото, проходя мимо газетного киоска: обложки кричали о триумфе русского балета.

Еще за кулисы пришел какой-то мужик, с крючковатым носом и огромными мешками под злыми умными глазами, – кто-то из политики. И очень много телохранителей. Он фотографироваться не стал, но взял автограф на мятой программке.

Московский балет в Лондоне видели более или менее каждый год, и более или менее с теми же самыми балетами – «Лебединым озером», «Дон Кихотом», «Баядеркой». Но с такой балериной – впервые. Кричали о новой Улановой. О новой Плисецкой. О новой Маликовой. Дашу это раздражало. Кретины. Как можно одновременно походить и на Уланову, и на Плисецкую, и на Маликову? – как будто разом на Толстого, Достоевского и Чехова: бред. Но после первой недели бред иссяк – все выучили имя новой русской суперзвезды: BELOVA. Оно ехало мимо Даши на бортах даблдекеров. Оно мерцало с табло на площади Пиккадилли – а затем экраны переключались на ее длинные руки, делающие движения из «Лебединого озера».

Не волны, как у Плисецкой. Даше это всегда казалось слишком московским, слишком наивным: раз лебедь, то тут же и волны, пфф! Не округлые, сдержанные, даже застенчивые, очень русские движения Улановой. Не экспрессивные нервные – как у Маликовой. А острые, длинные и легкие, с серебристым отливом. Ее собственные. Неповторимые и узнаваемые, как почерк.

«Поздравляем», «добро пожаловать», «будьте как дома».

«…Но не забывайте, что вы в гостях», – мысленно закончила Даша. Сбросить улыбку, кивнуть, снова нацепить.

Что подумали они все, когда им объявили, что питерская балерина после гастролей перешла в московский театр? Что бы ни подумали, они это уже проглотили.

И теперь, на первой репетиции Даши в Москве дружно изображали гостеприимную радость.