«Ну, конечно, ведь мы туда идём», – хотел было возразить Хардов. Однако Ева не оставила ему такой возможности.

– Приближается – не совсем точное слово, – сказала девушка. – Оно там есть. Ну, да, становится ближе. Словно чует нас. Будто мы притягиваем его.

– Пробуждается? – вдруг спросил Щедрин.

– Может быть. – Ева удивлённо уставилась на отца. Он, как и большинство учёных, законченный агностик, всегда твердил ей, что все феномены канала скорее психологического свойства. – Да, наверное.

«Оно никогда не спит», – подумал Хардов. Он прекрасно знал, о чём пыталась сказать девушка.

– Но оно идёт. Из какого-то… очень плохого места. Но, наверное, немного времени у нас всё же есть.

«Не совсем так, – мрачно усмехнулся про себя Хардов. – Оно там везде. И всегда было. Там всё буквально пропитано им. Дело действительно намного сквернее, чем виделось в начале».

– Хардов, простите, пожалуйста, старика, я понимаю, что это может показаться смешным, но… – Голос Щедрина стал словно безжизненным, когда он закончил фразу. – Это то, о чём принято говорить «Второй»?

Хардов помолчал. Затем сложил руки и хрустнул пальцами. В сгустившейся тишине звук вышел довольно необычным, сухим, неприятным, будто сломали грифельный карандаш.

– Павел Прокофьевич, вы ведь учёный, – мягко улыбнулся гид, – стоит ли прислушиваться к разным байкам?

– Возможно, вы правы, Хардов, – вступилась за отца Ева, – но знаете… Страшный зверь в лесу назывался Бер. Тот, кто заберёт, видимо. Он жил в своём тёмном логове, которое так и звалось – берлога. И древние лесные люди настолько боялись зверя, что предпочитали не произносить его имени, называя его описательно и по-иному – Тот, кто ведает про мёд. Или Медведь.

– Я слышал об этой истории, Ева, – снова улыбнулся Хардов. – Ещё ребёнком.

– Несомненно, – кивнула девушка, и Хардов уловил в её напоре еле сдерживаемый страх. – Но можете ли вы поклясться, что со… «Вторым» дела обстоят иначе?

Напряжение вокруг достигло своего пика, сменяясь какой-то липкой неподвижностью, словно дальше им придётся двигаться сквозь слои ваты.

– Нет, Ева, не могу, – помолчав, наконец произнёс гид несколько сухо. Он не собирался её обижать, однако никаких истерик он не допустит даже в зародыше. – Но я поклялся тебя защищать, Ева, пока не доставлю в пункт назначения. И я сдержу слово, чего бы мне это ни стоило.

В этот момент пронеслась тёплая волна, и в воздухе захлопали крылья. Ворон Мунир снова вернулся, и сковывающее всех тоскливое оцепенение развеялось. Хардов чуть выставил вперёд руку. Ева смотрела, как ворон садится на приподнятый локоть гида, и ей почему-то вдруг подумалось, что Мунир, видимо, вообще довольно весёлое создание. И от этого девушке стало чуть менее страшно.

– Идёмте, – мягко позвал гид. – Не стоит нам красть своё собственное время.

И они пошли к пятну яркого света впереди – перекрестье мощных прожекторов выхватывало из тела ночи громаду каменного исполина, нависшего над берегом. Вход в канал должен был выглядеть торжественно в любое время, и самая большая из созданных когда-либо в мире статуй Ленина стояла здесь, как каменный страж, бдящий у ворот в сокровенный поток, хранивший дорогу, вдоль которой не угасала жизнь. Ева держалась теперь намного лучше, да и Павел Прокофьевич начал успокаиваться. Хардов посмотрел на перекрестье лучей света впереди, и это вечное ощущение обмана, которое всегда приходило к нему на этом месте и за которое когда-нибудь придётся расплачиваться, вновь тупой иголкой кольнуло его сердце. Ленин не был подлинным стражем канала, хотя в Дубне любили этот памятник, да и во всех окрестных поселениях также, вплоть до Дмитрова. Молодожёны со своими замочками и ключами клялись перед ним в вечной любви, вовсе не догадываясь, что каменная статуя давно уже глуха к их надеждам и обещаниям. Возможно, в отличие от того, что когда-то возвышалось на таком же огромном каменном пьедестале, только на другом берегу дамбы перед входом в канал. Хардов поймал себя на этой мысли, и она ему очень не понравилась.