– Книгу букмекерских ставок, – объяснил мистер Мандамус. – Я буду записывать ставки, можно заключать пари о том, в какой день наконец откроют канал или какое судно первым закончит свое путешествие, как хотите. Ну как вам мое предложение?

Офицер Хоаси попросил Хисако перевести, о чем идет речь. Она перевела и поблагодарила Савая, который поставил перед ней тарелку с супом.

Я не держать пари, – сказал Эндо, – но… – Он только развел руками.

– А я могу поспорить, что, если канал откроется, это сделают янки, – сказал Оррик, энергично принимаясь за суп.

– Пожалуй, я согласен принять это пари, – без всякого энтузиазма заметил Мандамус.

– О чем пари? – поинтересовался вошедший в каюту Брукман.

Он кивнул Эндо и занял место за столом.

– О том, когда пропустят суда, – сообщил Мандамус.

– То есть в каком десятилетии? Или имеется в виду год?

Брукман резко развернул свою салфетку и взял в руку ложку, ожидая, пока его обслужат. От механика пахло мылом и одеколоном.

– Мы полагаем, что это все-таки произойдет несколько раньше, – сказал Мандамус и расхохотался.

– Полагаете? Ну, так я воздержусь делать ставки.

– Мистер Оррик хочет послать сюда пехотинцев, – сказал Эндо, рискнув произнести трудное американское имя.

– Стандартное американское решение, – кивнул Брукман.

– Пусть так, зато это действенный метод!

– В Бейруте он что-то не очень сработал, – заметил Брукман молодому человеку. Тот озадаченно уставился на механика. Брукман нетерпеливо отмахнулся: – Вероятно, это было еще до вашего рожденья.

«Послать канонерку», – торжественно изрек Мандамус, словно цитируя чье-то высказывание.

– Ну и что! Здесь же не Бейрут. – Оррик взял с блюда кусок хлеба, разломил его пополам и начал есть.

– Кстати, и не Сайгон! И что дальше? – На лице Брукмана внезапно появилось сердитое выражение, он недовольно уставился на тарелку с супом, которую поставил перед ним старый стюард. – В конце концов, от нас тут ничего не зависит. Все как-нибудь само собой разрешится в ту или иную сторону. В этой игре мы даже не пешки!

– Однако конгрессмены посмотрят на наши суда, – сказала Хисако. – Вчера вечером о нас опять упомянули в новостях.

– По восьмому каналу? – догадался Брукман. – Только потому, что для восьмого – это местные новости. Представляю себе, что там разглядят конгрессмены с семимильной-то высоты, да и то при условии, если день будет ясный.

Хисако, опустив глаза, неторопливо продолжала есть суп.

– Как вы не понимаете! Ведь наши судьбы имеют символическое значение, – сказал Оррик Брукману. – Наша жизнь что-то значит. Только поэтому красные не посмели нас атаковать или взорвать плотины.

– Они без особых трудов захватили тот шлюз, – заметил Брукман.

– Да, но ведь только один – чтобы доказать, что они могут это сделать.

– А тот танкер, который лежит на дне бухты Лимон?

– Он был зарегистрирован как американский, вы сами мне об этом постоянно твердите, мистер Брукман, – возразил Оррик. – О нем не упоминали в новостях, пока его не взорвали. Но нас красные атаковать не посмеют. Мы в центре общественного внимания. Наша жизнь что-то значит. Поэтому сюда направляется самолет, чтобы на нас посмотреть. Мы – центральные персонажи пьесы, так сказать, «нумеро уно».[16]

– Ну, раз уж вы так уверены, – сказал Брукман, погружая в суп ложку, – кто я такой, чтобы вам возражать!

– А я все-таки рискну предположить, – задумчиво прищурившись, произнес Мандамус, – что в случае, если переговоры пройдут успешно, все корабли будут отпущены еще до конца месяца.

Брукман засмеялся, поперхнулся супом и промокнул рот салфеткой. Оррик согласно кивнул, медленно наклонив молодую белобрысую голову.