Вот тогда-то мы и двинули пешим ходом на Хрустовую. Вернее, двинули мы прямиком в Окницу, а в Хрустовую завела кривая. Вот и лассо, вот и петля. Схоронились в Хрустовой и тем самым разминулись с костоломами Цеаша. Стратегический маневр, который сберёг до поры наши несмышлёные черепушки от арматурин и бейсбольных бит. Тогда всё выглядело, как стопроцентный авось. Заплутали и сбились.

Ормо всю вину валил на Ноа, или, по бессарабски, – на Фрагу Албэ, или, по каменчански – на Ногу. Вправду, кто же, как не она – Бело Отело, отяжелело-духмяным, спиртуозным дурманом виртуозно бившая в мозг и в голени – вдохнула в нас поначалу иллюзию неисчерпаемой энергии и тяги к свершениям, толкнула на пешее восхождение?

Неисповедим и запутан, оказался наш путь: шли в Окницу, а очутились в Хрустовой, сделав крюк почти в пятнадцать кэмэ. И это при том, что напрямую, партизанскими тропами от Кузьмина до Окницы, – всего два километра!

Агафон честил Ногу на чём свет стоит. Ормо соглашался, но больше для формы. Во время пешего перехода он стал разговорчивее и веселее, даже местами шутил. Но меня было не провести. Пытливое, непоказное бдение подмечало малейшую рябь на глади его настроения. С каждым шагом прибывало в мозгу подозрений, донельзя нагружавшихся раздражением и досадой. Плескались они и кипели во мне, выстраивая в цепочки и звенья услышанное краем уха, увиденное краем глаза. И хотя досадовал я на себя, подсознательно вскипание это переводило стрелки на Ормо. На кого же ещё? Его же затеи. Герильеро, будь он неладен.

Всё дело в Тае. Исключительно из-за неё ввязался я в этот поход, а, прежде того, вступил в «Огород». Откуда я знал, что туда нельзя войти дважды? Почему? Потому что в лабиринте тебя поджидает чудовище, а выход не предусмотрен…

Когда узнали о приближении цеашевских боевиков, было решено разделиться. Спонтанно и добровольно. Всего нас насчитывалось двенадцать. Это если считать Нору. А не считать ньюфаундленда Нору было невозможно. Собака Ормо – черносмольная, без единого пятнышка, неотступная его спутница – Нора понимала хозяина без слов, с одного взгляда своих кофейно-внимательных глаз. Телепатически. По части дрессуры и прочих командных натаскиваний Ормо не заморачивался, обращался с огромным нюфом, как с человеком.

Да это животное и так соображало получше другого каждого. Сядет, бывало, у хозяина за спиной, пока тот наблюдает, как Вара в сети чатится, и смотрит из-за плеча, с таким любопытством… Даю голову на отсечение, что зрачки её вперёд-назад двигались! Неужели читала, что там сподручница председателя, с быстротой паучьей пряди, на клавиатуре выстукивает? Рядом с хозяином Нора воплощала спокойствие и кротость. Так и на собраниях, бывало, сидит, будто на стуле, еще только лапы осталось скрестить и высказаться по повестке дня.

В «Огороде» со всеми Нора установила сдержанно-деловую дистанцию. Со всеми, за исключением Вары и меня. Вару, единственную, кроме Ормо, она допускала к поглаживаниям и почухиваниям. А я… Я был избран в друзья и наперсники. До сих пор не пойму, почему, но именно передо мной этот деликатно-огромный ньюфаундленд распахивал бездны своего добродушно-дурашливого норова, с нескрываемым удовольствием и всегдашней готовностью включаясь в водные и сухопутные догонялки, борьбу, «принеси палку», «отбери палку» и прочие игры.

Что ж, признаюсь: теплую перепончатую лапу Норы я пожимал, как руку самого доброго друга в нашем товариществе. Даже подозревал затаённые мысли и глухую ревность по этому поводу со стороны хозяина собаки. Позже, в Рогах, Ормо признал, что первоначально у меня не было никаких шансов попасть в участники похода. Единственным «за», перевесившим в итоге все «против» моей кандидатуры, стало отношение ко мне его собаки. Так что можно ответственно и смело заявить: бесшабашное озорство с ненаглядным ньюфаундлендом Норой, действительно, оказалось для меня судьбоносным, пронизанным, так сказать, детерминизмом и синергетикой, повлиявшим на весь ход событий, помимо моей воли и моих подозрений. New-found-land. Вновь-обретённая-земля.