Он смолк и в удивлении подошел к старухе.
– Холопы! – закричал он. – Помогите бабке…
Но помогать не пришлось. Старуха лежала недвижимо. Сбежавшиеся слуги повернули ее лицом кверху. В нем не было ни кровинки, ростовщица была бездыханна.
– Успокойсь, хозяин. – Слуги сняли шапки и набожно перекрестились.
Они осторожно приподняли ее, отнесли в сторону и положили на землю, скрестив ей на груди руки.
Неподвижная, умиротворенная старушонка потухшими глазами удивленно смотрела в голубое небо. Глаза мертвой производили неприятное впечатление.
– Прикройте их! – приказал хозяин.
Холопы наскоро добыли из мешка два медных семишника и положили на глаза покойницы.
Демидов посмотрел на маленькое сухое тело старухи и с сокрушением подумал:
«Эк, жадность-то какая! Всю жизнь гналась за богатством, а, глядишь, двумя медными семишниками прикрыли глаза. Как мало понадобилось – всего две денежки!..
Глава третья
Надвигалась ранняя уральская осень. Над синими горами, над густыми кедровниками пролетали стаи крикливых перелетных птиц. Густым багрянцем пламенела трепетная осина; с задумчивой березки упал золотой лист. Вода в заводских прудах остыла и стала прозрачной-прозрачной. В такую пору в Невьянск прискакал гонец с вестью и приказанием от нового владельца Прокофия Акинфиевича приготовиться к достойной встрече.
Одряхлевший дядя-паралитик Никита Никитич весь затрясся в веселом смехе.
– Молодчага! Демидовская кровь! Отбил-таки свое добро – отцовщину! – похвалил он племянника и закричал холопам: – Чару да поуемистей гонцу!
Прибывшему поднесли большой ковш хмельного. Он принял его из рук старого Демидова.
– За доброе здравие старых и молодых хозяев! – льстиво провозгласил вестник и, не моргнув глазом, одним духом осушил ковш.
– Славный питух! – одобрил Никита.
Оживленный, веселый, он вызвал приказчика Мосолова и велел готовиться к пышной встрече молодого невьянского владельца.
Великие тревоги и хлопоты, как пожар, охватили дворню. Много дней в барских хоромах мыли окна, полы, крыльца, чистили люстры, выколачивали ковры. На кухне неугомонно стучали ножи, шипели на раскаленных плитах огромные противни с жареными гусями, дичью, поросятиной. Над дворами летал пух, кричала под ножом птица. На заводскую площадь выкатили медные пушки и уставили их дулом на запад. Дорогу на многие версты усыпали изрубленным ельником; на пригорках расставили махальщиков, чтобы вовремя узнать о приближении молодого хозяина.
В яркий солнечный день хожалый мужик Охломон вывез своего больного господина на крыльцо. С высоты его Никита Никитич в напряженном ожидании вглядывался в убегающую вдаль дорогу. Обряжен был старик в вишневый бархатный халат с кружевами и мурмолку, расшитую золотом.
– Чуешь, ныне к нам прибудет новый хозяин? – оживляясь, обратился Демидов к хожалому.
– Чую, батюшка Никита Никитич! – покорно отозвался тот, склоняясь над креслом-возилом.
– А то чуешь, что новый хозяин – продувной и шельмец? – допытывался паралитик. – Чего доброго, он сгонит нас со двора!
– Что вы, батюшка! – подобострастно отозвался Охломон. – Не допустит этого любезный Прокофий Акинфиевич. Притом, слава тебе господи, и вы в силе – телесной и денежной. У вас и своих заводишек хватит на полцарства!
– То верно! – стукнул посохом о половицу крыльца Никита и ястребом поглядел на мужика. – Хвала богу, понастроил батюшка заводов и на мою долю. Но знай, холоп, – нет для меня краше завода Невьянского!
– Сударь-батюшка, а кому не красен наш Невьянск… Ой, никак машут? Едет! Едет! – заорал вдруг Охломон.