Он сидел в своей карете-гондоле посреди березняка, не сдвинувшись ни на вершок в сторону имения Брюса. Лошади мирно щипали траву вдоль давно заброшенной дороги. Кучер ходил рядом, постукивая кнутом по сапогу.

– Почему стоим? – Иван Иванович протер глаза.

– Дороги дальше, барин, нету, – отвечал слуга. – Тут мужики на телеге проезжали, косари. Говорят, давно погорела эта усадьба. Уже лет тридцать как. Молодые господа за реку переехали. Боятся здесь жить. У них что ни день, то грозы. Молнии в головешки Брюсова дома так и лупят, так и лупят! Так куда поедем-то?

Иван Иванович поднял руки к лицу и только тут заметил, что крепко сжимает в кулаке белый пентакль и скомканную салфетку, исписанную какими-то значками.

– Я долго спал? – спросил он, удивленно разглядывая предметы.

– Да на минутку всего и задремали, барин, – отозвался кучер, вновь влезая на козлы. – Ну? Куда тронемся?

– В Москву. – Шувалов махнул рукой.

Слуга крякнул и стал разворачивать лошадей. Зачем, спрашивается, было тащиться в такую глушь? Чтоб узнать то, что известно всей Москве? Фаворит не обращал внимания на ворчание слуги. От его ладоней до сих пор неуловимо пахло шиповником.

Осень 1758 года. Санкт-Петербург

Возок прибыл в столицу уже вечером. В сумерках переехали Фонтанку, служившую границей города, задержались на Аничковом мосту у будки, показывая подорожные, и, наконец, перевалили через деревянные горбыли, сложенные для более пологого съезда карет на берег.

– Приехали, барин, выходите. – Ямщик, перекрестясь, принял плату и, благословляя доброго ездока, развернул лошадей куда-то в непроглядную тьму, не озаряемую ни единым костром.

Потемкин поздно спохватился, что не узнал у него, где здесь можно найти постоялый двор или трактир. Искать сейчас казармы Конногвардейского полка было бессмысленно. Оставалось кое-как переждать до утра. Гриц голодный, усталый и злой брел невесть куда вниз по улице.

– Скажи-ка, любезнейший, – обратился он к какому-то разносчику, явно припозднившемуся и спешившему домой. – Где здесь поблизости трактир?

Парень с опаской осмотрел говорившего, но, осознав, что перед ним не грабитель, а просто заплутавший прохожий, осклабился в добродушной улыбке.

– Вон тама, – ответил он, ткнув корявым пальцем в темноту. – «Тычок». За два дома и во двор. Тока тама опасно, барин.

– Почему? – мрачно осведомился Потемкин, чувствуя, что город, в который он приехал, полон неприятных сюрпризов.

– Тама господа гвардейцы собираются. – Разносчик шмыгнул носом. – Они, эта, сильно безобразничают, если пьяные.

– Ну в трактире люди всегда пьяные, – уверил собеседника Гриц. – Спасибо, любезнейший. – Он протянул парню полушку, тот несколько раз поклонился и пошел проч.

Потемкин поспешил в указанную сторону. Перед ним под низкую арку между домами свернули три гвардейца в странных желтых мундирах, каких Гриц никогда не видел. Троица шла уверенно, видимо, дорога была им хорошо знакома, и Григорий последовал за ними в надежде, что они выведут его к искомому «Тычку», чье название говорило само за себя.

Двор, в котором очутился Потемкин, был квадратным, темным, с одним-единственным выходом. В его таинственной глубине поминутно хлопала открывавшаяся дверь под скрипучей ржавой вывеской. Из-за нее доносились глухой шум, голоса, хохот и бабий визг. «Надо же, какой странный двор, – подумал Гриц, – на тупик похоже. То ли дело наши московские проходные, продувные, ищи-свищи тебя в таком дворе! А здесь и захочешь, никуда не убежишь».

Тем временем из трактира, пошатываясь, вышел рослый человек и затянул пьяным, но красивым голосом довольно странную песню: