– Эй, Хэнк, можно я пообедаю с тобой?

– Пошел ты нахуй! Дважды я не повторяю!

И так уже было достаточно личностей такого сорта, которые прилепились ко мне. Собственно, я не очень беспокоился на счет этой компании: Плешивый, Джимми Хэтчер и тщедушный долговязый еврейский мальчик – Эйб Мортенсон. Этот Мортенсон числился круглым отличником, но не было в школе большего идиота, чем он. С ним было что-то совсем не так. Во рту у него постоянно скапливалась слюна, и вместо того, чтобы сплевывать ее на землю, он харкал себе в руку. Не знаю, зачем он это делал. Я его не спрашивал. Я не любил задавать вопросы, просто наблюдал со стороны и чувствовал отвращение. Однажды я побывал у него дома и понял, как он стал отличником. Просто мать заставляла его зубрить подряд все школьные учебники – страницу за страницей, книгу за книгой.

– Он должен сдать все экзамены, – сказала она мне.

Ей и на ум не приходило, что, возможно, во всех этих книгах нет никакого толка. Или это не имело для нее принципиального значения. Не знаю, я не интересовался.

Повторялась та же история, что и в начальной школе. Вокруг меня собирались слабаки вместо сильных, уроды вместо красивых, неудачники вместо победителей. Похоже, мне предстояло путешествовать в их компании всю жизнь. Но такая перспектива тревожила меня не столь сильно, как тот факт, что эти бесцветные идиоты считали меня неотразимым. Я был подобен куче говна, которую выбирают мухи, в противовес цветку, на долю которого выпадает предпочтение пчел и бабочек. Я хотел жить один, в одиночестве я чувствовал себя лучше, чище, но мне не хватало умения, чтобы от них избавиться. Вполне возможно, что они владели мной, как хозяева – этакие отцы, только в другой форме. В любом случае было трудно мириться с их присутствием, пока я поедал свои сэндвичи.

Но были и хорошие моменты в моей жизни. Мой друг (иногда и враг) Джин, который жил в нашем районе и был на год меня старше, водился с Гарри Гибсоном. Этот Гарри боксировал и уже провел один профессиональный бой, правда проиграл. Однажды вечером мы стояли с Джином и двумя его старшими братьями Ларри и Дэном и курили. И тут появился этот Гарри Гибсон с двумя парами боксерских перчаток.

Гарри был задирой.

– Никто не хочет пободаться? – обратился он к нам.

Ни один из нас не откликнулся. Самому старшему из трех братьев – Ларри – было двадцать два. С виду – самый здоровый, но уж слишком робкий и слегка ненормальный. С непомерно большой головой, низкорослый, широкоплечий, вообще-то неплохо сложен, но вот беда – всего боялся.

– Не, я не хочу драться, нет, – пробормотал Ларри, и мы все посмотрели на Дэна, среднего брата.

Дэн слыл музыкальным гением, он почти победил в конкурсе на государственную стипендию, на которую смог бы продолжить образование, но «почти» не в счет. После того как старший брат отверг вызов Гарри, у среднего выбора не было, и Дэн стал натягивать перчатки.

Эта сука Гарри Гибсон блестяще двигался. Время от времени его перчатки ярко вспыхивали отраженным солнечным светом. Действия Гарри были точными, движения грациозными и не без апломба. Он гарцевал перед Дэном. А Дэн выставил вперед перчатки и ждал. Первый удар, который нанес Гарри, прозвучал, как выстрел дробовика. От такого треска всполошились цыплята за ограждением во дворе. Дэн рухнул на спину и, раскинув руки, как Христос, распластался на траве.

Ларри взглянул на него и, промямлив: «Мне надо домой», – быстро подошел к двери, отворил ее – и был таков.

Мы подошли к Дэну. Гибсон стоял над поверженным и усмехался. Джин присел и слегка приподнял голову брата.