Ну и, кроме того, порядок на Самокатах лучше любой полиции блюла здешняя публика, в первую очередь трактирщики, под недреманным оком и сильной рукой которых тут и происходило все вышеописанное веселье, не говоря уже о вещах более кардинальных, на которые, пожалуй, человеку непривычному, штатскому, и смотреть нежелательно.

Но, как уже говорилось, жандармы отправились в сторону Канавинской слободы, где во время ярмарки размещались иногородние и иностранные гости, которых тут оказывалось немало, включая даже и американцев, ежегодно закупавших здесь до миллиона аршин холста.

Оставив по левую руку затон Оки, вахмистр и унтер прошли до конца Царской улицы и вышли к Канавинской слободе, где располагалось множество гостиниц и постоялых дворов, самой разной, в том числе и весьма средней руки; некоторые не имели даже собственного имени, а на фасадах писалось лишь скромное «Гостиница и номера». Изобилие такого рода подворий объяснялось тем, что в страдные дни ярмарки город принимал в качестве гостей до трехсот тысяч человек – в то время, как собственного населения насчитывалось в нем немногим более двадцати тысяч.

В одну из таких безымянных гостиниц и зашли сейчас жандармы, и по суровому их виду вдруг сделалось совершенно ясно, что явились они сюда не из праздности, а по срочному государственному делу.

Справедливости ради стоит сказать, что Ганцзалину город не понравился сразу.

– Кругом одно жулье, – китаец с превеликим неодобрением выглядывал из гостиничного окна на улицу, пока Нестор Васильевич Загорский брился, стоя перед трюмо над тазиком мыльной воды. – Ворюги в этом Нижнем живут, сволота всякая! Аферисты, пройдохи и проходимцы, прохвосты и протобестии, помяните мое слово.

Не переставая бриться, господин заметил, что помощника его можно использовать в качестве ходячего словаря бранных слов. А впрочем, любопытно было бы узнать, что навело Ганцзалина на столь мизантропические мысли?

– Все, – категорично отвечал китаец, – все абсолютно. Помните, сколько нам стоил вчерашний ужин в тутошней богоспасаемой ресторации? Да за такие цены небесный огонь должен сойти на землю и испепелить к чертовой матери все городские трактиры. А здешние так называемые Китайские ряды? Никакими китайцами там даже и не пахнет. В каждой лавке – родимые русские рожи. Больше того скажу – китайских товаров там тоже нет, одна отечественная мануфактура, то есть те же рожи, но только в профиль!

– Тэ́мпора мута́нтур, эт нос мута́мур ин и́ллис, – хладнокровно прокомментировал Нестор Васильевич патетическую речь своего помощника. – Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Когда-то здесь в Китайских рядах действительно торговали китайским чаем. Больше того скажу – это был главный товар здешней ярмарки. Однако в начале шестидесятых торговля чаем в Нижнем начала угасать.

– Что – все разворовали? – осведомился Ганцзалин, свирепо раздувая ноздри.

Нет, просто в шестьдесят девятом году открылся Суэцкий канал, и китайский чай стали ввозить не из Кяхты, как раньше, а морем. После чего по России он стал расходиться, минуя Нижний. Отсюда и угасание Китайских рядов, и превращение их в русские.

– Ну, хорошо, – согласился помощник, – Бог с ним, с чаем. Но что вообще творится на этой ярмарке? Пьяные орут, карманники шныряют, непотребные женщины хватают за разные места верноподданных его императорского величества…

– А кой черт понес тебя на Самокатную площадь? – пожал плечами Загорский. – Погулял бы лучше по торговым рядам, в крайнем случае, заглянул бы в Спасский собор, привел в порядок душу и мысли.