Джеймс морщится, вспомнив, как сэр Эдуард говорил: «Пафос – единственный хлеб людей, лишенных воображения».

– Если Бог когда-либо существовал, – говорит Джеймс, – Он вряд ли умер от такой ерунды, как еще одна война.

– Бог не умер, – говорит Орельен, – Бог здесь, с нами. Бог всегда с теми, кто страдает.

Джеймс пожимает плечами. Те, кто страдает, всегда склонны преувеличивать свои страдания – как и интерес Бога к этим страданиям.

– Конечно, Бог здесь, – неожиданно вступает Сэм, – мы ему каждый день приносим жертвы. Такой древний бог, может, бог ваших кельтов или друидов… у наших краснокожих таких богов завались. Если ночью после боя долго вглядываться в темноту, можно его увидеть. Он стоит среди воронок, насыпей и осыпей окопов, среди развороченного поля. Он похож на огромный череп, и отряд за отрядом марширует в его пустые глазницы. В левую – наши, в правую – немцы. Или наоборот, неважно. Но даже туда мы идем раздельно – холодные, хилые, мертвые. Наши жизни достаются ему дешево – крупный опт, низкая цена. Но вы всмотритесь – именно этот Бог приветствует вас, именно он объясняет, как хорошо умирать, именно ему поет хвалу ночной хор.

– Это Дьявол, а не Бог, – говорит Орельен.

– Какая разница! – раздраженно говорит Серж. – Вы что, не понимаете? И Бог, и Дьявол, и все ангелы с демонами вместе – они все умерли! Никого не осталось, все, c’est fini! Некому молиться, некого проклинать!

Сейчас его акцент особенно заметен.

– Кончайте орать, – говорит Томми. – Выходить скоро, дайте посидеть спокойно.

С последними лучами солнца Орельен и Сэм выскальзывают из блиндажа. Серый туман стелется над взопревшей землей. Окопы заполнены им, словно горная дорога, тонущая в облаках: уже в метре ничего не видно. Орельен и Сэм исчезают, едва слышен шорох удаляющихся шагов, потом стихает и он.

– Первым в караул идет Грег, – командует Томми. – Я сменю.

Прихватив винтовку, Грег выходит из блиндажа. Мы вытягиваемся на нарах и пытаемся уснуть. Дай Бог, вчерашние кошмары не вернутся к нам.

Теперь Грег хорошо слышит шум, о котором говорили Джеймс и Серж. Еле слышное шипение, слабый звук, довольно безобидный. Он сразу понимает: его товарищи неправильно определили направление – шум идет не с востока и не с запада, он одинаково слышен в любом месте, где бы Грег ни стоял. Даже странно: не может же источник звука быть одновременно везде?

Может, думает он, это всего-навсего ночные грызуны, мелкие зверьки, роющие норы в стенах окопов? Тогда все понятно – у шума много источников, а наложение звуковых волн создает иллюзию шипения, равномерно идущего со всех сторон.

Грег прикладывает ухо к стене окопа – звук должен усилиться, но этого не происходит. Гипотеза не сработала, ничего страшного. Это нормально для человека, который хочет посветить себя физике, – выдвигать гипотезы, проверять их и отклонять, если они не подтверждаются.

Представим себе один источник звука, думает Грег. Звук распространяется в пространстве и последовательно достигает нескольких наблюдателей, сначала того, что ближе, потом – следующего. Опросив наблюдателей, мы определим направление распространения звука. Эта схема не работает, если звук постоянен и неизменен, – но тогда второй наблюдатель зафиксирует затухание звука, меньшую громкость.

В нашем случае, думает Грег, этого не происходит. Значит, мы должны признать, что звук заполняет пространство равномерно, как эфир в классической модели электродинамики. Впрочем, десять лет назад Эйнштейн предложил отказаться от эфира. Но как объяснить равномерное присутствие звука в любой точке пространства?