Русская речь бьёт по ушам, он отвык слышать её в таких количествах. И слегка подзабыл, что соотечественники не любят улыбаться попусту.

Всё равно, они ему нравятся – эти хмурые мужчины и женщины с прыткими любопытными детьми, с разномастным багажом.

Ему надо поменять деньги и купить симку – старая заблокирована уже давно. Он едва не приходит в ужас, не сумев сразу найти российскую банковскую карту, но успокаивается – на месте. Просто не на том, но какая разница?

Волоча чемодан, он пытается сориентироваться в гигантском терминале, найти банкомат или обменник. Его одолевают таксисты, и он просто шутки ради отмахивается от них, бормоча: «Don’t understand!» И да, ему весело, когда они пытаются перейти на английский. Отвратительная выходка, да, Марк в курсе.

– Эй, Мелкий, подбросить? – вдруг спрашивают его, и на плечо ложится тяжёлая рука.

Марк почти успевает её скинуть, а потом оборачивается, взвизгнув, отпускает чемодан и кидается на шею здоровенному, заросшему серой щетиной мужику.

– Володька!

Он обнимает его так, словно это его единственный шанс не упасть.

– Мелкий!

Да, Володя такое не любит. Но Марку можно. Он Мелкий, он «липучка-обнимучка», ему простительно. Володя озвучивает детское прозвище, ворчит и строго шевелит бровями, а Марк не может перестать улыбаться. И, разорвав объятия, продолжает держать брата за рукав водолазки.

Если поставить их рядом, покажется, что разница в возрасте – все десять лет, а не два года. Володя суров как сибирские снега, у него глубокая складка между бровями, ужасная щетина, а светлые волосы подстрижены совсем коротко. Он большой, хмурый, и от него пахнет машиной.

– Как ты вообще меня нашёл в этой толкучке?

– Ты тут единственный придурок в розовом, – фыркает Володя и добавляет: – Батя сказал, когда ты прилетаешь. А эта толкучка, считай, мой дом родной. Ну, пошли. Дай сюда. Да забей, деньги, симки – всё в городе.

Он отбирает чемодан и шагает вперёд с уверенностью ледокола на атомном ходу, остановить или задержать его не удастся, люди расступаются, чтоб не сшиб. Марку надо только следовать за ним.

Таксисты не подходят и близко. У Володи вид человека, который за неудачный вопрос даст в зубы. Совершенно обманчивый вид, разумеется, но весьма удобный.

У него новая машина – здоровенный мордатый белый Вольво, запаркованный на стоянке для сотрудников. В багажник, при желании, можно уложить три Марковых чемодана и самого Марка сверху – но Володя возится минут пять, раздвигая и перекладывая весь свой запас Очень Важных В Поездке Вещей.

Багажник каждой его машины – эдакая дамская сумочка, только побольше. Там можно найти палатку, одело, лобзик, дрель, скатерть, консервы, зеркало, штопор и, возможно, библиотеку Ивана Грозного – но последнее неточно.

– Ну, куда?

– Ко мне, – неуверенно отвечает Марк. – Не знаю.

Володя вздыхает, качает головой и требует пристегнуться. Он может гонять как чёрт, устраивать на дороге форменный цирк, но, если кто-то в машине, не дай бог, не пристегнулся – уроет.

– Ко мне пока поедешь, – решает. – У тебя жрать нечего.

Марк послушно кивает и вдруг теряется – в мыслях, в словах. Они не виделись больше двух лет. А не разговаривали куда дольше. Всякие дежурные «с днём рождения, братишка» и прочие «как дела» не в счёт.

Они молчат – долго, минут десять. У Володи нет радио, он его не любит. И музыки нет. Ничего, что заполнило бы тишину. Увы, нельзя притвориться, что молчишь, чтобы не отвлекать водителя от дороги. Этого, пожалуй, отвлечёшь.

Марк должен заговорить, он знает. Это правило. Володя ведёт – он говорит. А у него язык к нёбу прилип, распух. Очень трудно, когда вы выросли.