Эмилия поняла, что надо было позвонить Джун, как только все произошло. Но ей не хватило ни сил, ни слов, ни присутствия духа. Их и сейчас не было. Она просто стояла, а Джун прижимала ее к сердцу своими мягкими и теплыми, как ее кашемировый свитер, руками.

– Бедная малышка, – сказала Джун.

И только тогда Эмилия расплакалась.

– Сегодня магазин можно не открывать, – сказала Джун Эмилии, когда та, выплакав все слезы, наконец смогла приготовить себе что-нибудь поесть.

Но Эмилия была непреклонна: магазин должен быть открыт.

– Много кто заходит в четверг. Это же рыночный день, – сказала она.

В итоге это решение оказалось лучшим из всех, что она могла принять. Мэл, обычно словоохотливая, молчала. Дэйв, обычно молчаливый, пять минут на одном дыхании говорил о том, как Джулиус научил его всему, что знал сам. Мэл включила радио «Classic FM», чтобы им не нужно было поддерживать беседу. Дэйв, у которого было множество неожиданных талантов, в том числе каллиграфия, вывел надпись:

С глубокой печалью мы вынуждены сообщить вам о кончине Джулиуса Найтингейла, любимого отца, друга и книготорговца, ушедшего мирно после непродолжительной болезни.

Они открылись с небольшим опозданием, но все же открылись. В течение всего дня в магазин заходили постоянные посетители, чтобы отдать дань уважения памяти Джулиуса и выразить свои соболезнования Эмилии. Одни приносили открытки, другие – домашнюю выпечку, а кто-то оставил у кассы бутылочку Chassagne Montrachet, любимого вина Джулиуса.

Эмилию не нужно было убеждать в том, что ее отец был замечательным человеком, но к концу дня она поняла, что все, кто его знал, тоже так считали. Мэл готовила бесчисленное количество чашек чая и выносила их на подносе в магазин.

– Приходи на ужин, – предложила Джун, когда они наконец повесили на дверь табличку «ЗАКРЫТО», спустя долгое время после официального окончания работы магазина.

– Я не очень голодна, – ответила Эмилия, которой не хотелось даже думать о еде.

Но как отказать такому человеку, как Джун? Она подхватила Эмилию под руку и почти силой отвезла в свой просторный коттедж на окраине Писбру-ка. Джун была из тех, у кого всегда припасен пирог с мясом. После двух порций Эмилия и правда почувствовала себя гораздо крепче, и это придало ей сил обсудить то, что она обсуждать совсем не хотела.

– Не хочу устраивать пышные похороны, – сказала она.

– Тогда и не устраивай, – ответила Джун, положив к пудингу немного ванильного мороженого. – Устрой небольшие похороны, только для своих, а через несколько недель мы сможем провести поминальную службу. Так будет гораздо лучше. И это даст тебе время как следует все организовать.

На мороженое Эмилии капнула слеза. Она вытерла глаза.

– Как мы без него?

Джун протянула ей банку с соленой карамелью.

– Не знаю. После ухода некоторых людей жизнь очень меняется. И твой отец – один из таких людей.

Джун предложила ей остаться на ночь, но Эмилия хотела домой. Лучше грустить в собственной постели.

Она включила свет в гостиной. В этой комнате с бордовыми обоями и длинными тяжелыми занавесками было, кажется, больше книг, чем в книжном магазине. Две стены занимали книжные шкафы, и вообще повсюду громоздились книги: на подоконниках, на каминной полке, на пианино, рядом с драгоценной виолончелью Джулиуса. Эмилия погладила гладкое дерево и увидела, что инструмент покрыт пылью. Завтра она сыграет на виолончели. Она не так хорошо играла, как отец, но ей хотелось, чтобы виолончель ожила, и она знала, что Джулиус тоже хотел бы этого.

Эмилия подошла к книжному шкафу, который считался ее собственным и в котором уже давно не было места для новых книг. Провела пальцем по корешкам. Ей захотелось почитать что-нибудь утешительное; что-нибудь, что вернуло бы ее в детство. Не Лору Инглз Уайлдер: сейчас ей было бы невыносимо читать о маленьком домике в лесах. И не Фрэнсис Ходжсон Бёрнетт: все ее героини были сиротами, а Эмилия понимала, что и она теперь тоже сирота. Она достала свою самую любимую книгу, в красной матерчатой обложке с золотой надписью на корешке, потрескавшейся от старости, с пожелтевшими страницами. «Маленькие женщины»