В одни только свитера семью не оденешь: когда Алене и Егору, которые росли куда быстрее, нежели платежи за тепло и свет, нужно было покупать новые сапоги и куртки, мама страдала сильнее, чем из-за спущенных в канализацию супов. В ее глазах блуждала великая тоска. Но если до мамы доходил слух, что каким-нибудь знакомым – все равно близким, дальним или знакомым знакомых, о которых она слышала впервые в жизни, – требуются дорогие лекарства, операция или платное лечение, глаза ее разгорались. Она источала энергию, которой хватило бы, чтобы обеспечить теплом и светом половину спальных районов Москвы, и с фантастической оперативностью (этому она научилась на своей должности в пожарной части) переправляла нуждающимся в медицинской помощи все деньги, отложенные на нужды семьи. Коли денег оказывалось недостаточно, мама наседала на папу, чтобы тот немедленно одолжил их у кого угодно на своей работе.
– На какой работе? Я ж частник.
– Так у своих знакомых частников одолжи! У всех в чулках сбережения хранятся!
– У них семьи, свои проблемы…
Возмущаясь, что частники-дальнобойщики не желают расставаться с деньгами, припрятанными в чулках, мама бросалась к телефону. Открывала телефонную книжку и обзванивала всех подряд, включая бывших одноклассников. У половины из них сменился адрес и телефон – маме отвечали незнакомые люди или автомат, сообщавший, что номер не существует. А те одноклассники, до которых таки удавалось дозвониться, давно забыли о ее существовании. Но мама не обременяла себя сомнениями, удобно ли сваливаться им на головы с просьбой (больше походившей на требование) одолжить денег. Мама была убеждена: каждый, услышав, что двоюродной бабушке троюродной сестры друга семьи маминых знакомых требуются платные анализы, не мешкая вытрясет сбережения из всех чулок, которые отыщутся в доме, а если чулок нет, не сходя с места по маминому примеру обзвонит тех, чьи номера есть в его телефонной книжке, и у кого-нибудь обязательно да одолжит денег. И когда натыкалась на другую реакцию, очень удивлялась, а еще пуще негодовала: «Какие черствые люди!»
…Итак, мама подробно расписала Алене, что потратить кучу денег ради того, чтобы в результате стать неудачником без штанов, – глупость и даже преступление.
Папа не согласился:
– Почему глупость? Нужно учиться тому, к чему лежит душа.
Коренастый, с крупными руками, большой круглой головой и твердым именем Петр, папа олицетворял собой нечто несокрушимое и неподвластное времени. Его темно-русые курчавые волосы не седели и не редели, а из левой брови, сколько Алена себя помнила, торчала парочка чересчур длинных волосков, жестких, как проволока. Отоспавшись после междугороднего рейса, он приходил на кухню в неизменных тренировочных и клетчатой рубашке. Набирал воду в электрический чайник, усаживался на табуретку и ждал, опершись руками о колени и выставив в стороны локти, пока вода закипит. Переливал ее в кастрюлю, бросал туда две свеклы и ставил на плиту. Остатками кипятка заваривал чай в пол-литровой кружке с толстыми стенками и массивной ручкой. Дожидался, сидя на табуретке все в той же позе, пока чай настоится. Допив его, ложился на диван и в течение получаса читал какую-нибудь книжку, после чего направлялся в ванную, открывал технический шкаф и доставал ящик с инструментами. Раскладывал их на газетке и принимался что-нибудь чинить: обстоятельно перебирал кран, подкручивал гайки в сливном бачке или укреплял карнизы. Потом снова ставил чайник. Доливал воды в кастрюлю со свеклой, бросал туда же несколько картофелин и одну морковь. В другую кастрюлю засыпал гречку, заливал ее кипятком и прятал под подушку. Когда свекла и морковь с картошкой были готовы, неторопливо одевался и шел гулять с Аленой, или с Егором, или с ними обоими. По пути непременно заворачивал в магазин, чтобы купить соленые огурцы. Возвратившись с прогулки, ужинал гречкой, извлеченной из-под подушки, и винегретом, который также готовил собственноручно. После ужина ненадолго включал телевизор и всегда, что бы ни показывали, выключал его ровно в десять вечера.