Мальчик ответил:

– Я же тебе говорил, что мне трудно ходить. Я не могу ходить.

– Ноги болят?

– Нет. Не могу ходить.

Мама немного была раздражена такой новостью.

– Что это значит, не могу ходить? Ты же ходишь по квартире? Ты просто не хочешь ходить в школу?

– Нет. Просто не могу ходить.

Был поздний вечер, мальчик лежал в кровати, вымытый, в пижамке. Его небольшие глаза блестели. Зрачки были огромные.

Маме какой-то холод заполз под кожу, предчувствие чего-то ужасного. Сознание грядущих перемен, тяжелых, нелогичных, беспричинных изменений.

Но здравый смысл – он всегда бдит и не верит неоспоримому и неожиданному, только что свалившемуся на голову несчастью.

– Ты что, не хочешь больше ходить в эту школу? Там же твой Костик! Ты же рвался туда! Я письмо писала, унижалась! Просила!

– Мне трудно ходить, – прошелестел ответ.

– Погоди. Не притворяйся.

Еще была какая-то надежда, что это простая лень. Усталость, которую можно перебороть.

– Все люди устают!

Огромные черные зрачки блестели во тьме. Рот у ребенка был сухой, и из него просочились слова:

– Я больше не могу ходить.

– Глупости! Что значит «не могу»? Ноги не болят, так что же?

Опять шелест:

– Не знаю. Ты понимаешь, я не могу.

Он не плакал.

Два черных пятнышка блестели, как блестят глаза животного, оленя, допустим. Оленя, который страшно боится, но не может скакнуть в сторону и убежать.

Окаменевшее лицо было обращено к матери.

Мать все еще пыталась логически бороться с подступающим будущим:

– Да глупости! Что это такое? У тебя ноги-то ходят! Ты же, в конце концов, явился сегодня домой?

– Я шел четыре часа.

– Как четыре?

– Я шел четыре часа.

– Но ты же отсутствовал двенадцать часов! И ты не был ни в одной школе! Мне звонили! И Наталья Петровна, и та новая классная руководительница! Что ты врешь-то?

Застывшее лицо.

– Я шел два часа до метро.

– До метро? Не смеши меня. Там пятнадцать минут!

– Я шел два часа до метро.

– И что?

– Там я катался.

– Ну.

– И потом два часа шел домой.

– Так. От метро, не притворяйся, тихим шагом пятнадцать минут. Километр! Два часа шел один километр? Что ты врешь?

– Шел.

– И он, видите ли, катался! Хорошенькое дело. Все бы так, на работу не ходить, не учиться, а вместо того кататься. Восемь часов подряд, это что?

Блестят глаза. Молчание. Ни шепота, ни единого слова. Оправдываться нечем, никакой логики.

– Вот что. Завтра ты пойдешь в школу. Хватит. Завтра у тебя что, алгебра? Нельзя пропускать, ты что! Алгебра! Мне алгебра после школы много лет снилась, что я пропускаю. Что три месяца пропустила. Это же такой ужас охватывал (засмеялась). Потом еще у тебя физика небось. Стихи учить. Как догонишь? Нет, дорогой. Каждый день это шесть-семь уроков! Нельзя, нельзя.

На это никаких возражений.

– Так что вот. Всё, спи.

Опять то же самое:

– Я не могу ходить.

– Завтра встанешь и пойдешь как миленький. Не надо мне тут притворяться. Такие пропуски будут, что потом не разгребемся. В твоих же интересах, пойми.

Молчание. Лицо худело прямо на глазах, обтянулось.

– Ну что с тобой? Ну что? Ну надо, надо, понимаешь?

Девочка в углу в своей кроватке молчала, притаилась. Явно тоже не спала. А ей в детский сад завтра.

– Мы с тобой Лизе мешаем. Она же тоже с утра должна на работу, да, Лиза? Все ведь встают и идут. Надо.

Ни звука из угла.

– Ну что, ну что? Что ты? Ну, спокойной вам ночи, приятного сна.

Не откликнулись. Обычно хором продолжали: «Желаем вам видеть осла и козла».

Поцеловала их. Холодный влажный лоб у него и теплый, потный у девочки.

Влажный холодный лоб. Ледяной.

Опять присела к нему на тахту.